Овраги

– Ты помнишь, как в детстве поднимал меня и крутил над собой? – спрашивает он, чуть наклонив голову набок.

Я киваю и дышу, будто только что, по меньшей мере, пробежал марафон.

– Папа так никогда не делал…

Он подаётся вперёд и хватает меня за перебинтованную руку. Пальцы у него тонкие и ловкие. Может, он и правда станет врачом?

– Не больно?

Я качаю головой и чувствую: ещё немного – и задохнусь.

– Знаешь, какое я загадал желание? – полушёпотом спрашивает Митька.

Я поворачиваю ключ и завожу мотор. Машина отзывается и начинает согреваться. Стёкла понемногу запотевают.

– Слушай, Мить, – говорю я. – Сейчас ты… Откроешь дверь, выйдешь из машины… И пойдёшь спать. А года через три-четыре вспомнишь этот разговор, и тебе будет смешно, потому что тогда ты уже будешь… По-настоящему счастлив.

Я ухмыляюсь и смеюсь. Это всё, на что сейчас меня способно вывести выпитое. Митька отвечает молчанием и неотрывным, почти хищническим взглядом самца.

– Открыл дверь и вышел!!! – ору я и, почти вышвырнув пацана, давлю на газ и выкатываюсь за ворота, благо они всё ещё открыты.

Машина хорошо слушается, я крепко вцепился в руль, и, кажется, никогда не водил так сосредоточенно, как сейчас. Я еду в ближайший посёлок, с пятиэтажками и ёлкой на центральной площади, там с кем-то пляшу в обнимку и – о, боже! – снова глотаю шампанское, держа бокал перебинтованной рукой, ору что есть мочи "С новым годом!". А в трусах у меня по-прежнему влажно, и в горле – отрыжка от салата с зелёным горошком.

Ноты

Снега нет. Недавно зажжённый яркий фонарь бросает бесформенное рыжее пятно на совершенно сухой тротуар. Даже не верится, что ещё каких-то пару недель назад здесь нужно было ходить едва ли не в болотных сапогах. Весна всегда с этого начинается. Но сейчас новая фаза: пахнет пылью, почти как летом, на месте луж около бордюров проступил бежевый песок, и уже попадаются распахнутые створки окон, хотя холод ещё почти зимний. Недавно я слышал, как кто-то за стенкой играл на фортепиано "Весну" из Вивальди. Мелодия, которую многие невзначай напевают под нос, звучала из соседнего класса. В нашей поселковой музыкальной школе классы малюсенькие, прижатые друг к другу, словно коробки на складе. Сидишь за инструментом – и ощущаешь себя частью оркестра, временами сливающегося в одну сплошную какофонию. Вот и сейчас я дойду до музыкалки, сниму куртку в полутёмном гардеробе-закутке, переобую сменку (хотя можно было бы уже не переобувать), войду в тесный класс, куда умудрились впихнуть ещё и горшок с пальмой, и, усевшись за фортепиано, начну марш…

– Палец не тот! – кричит моя учительница и, взяв меня за палец, трясёт руку над клавиатурой. – Я тебе зачем все пальцы в нотах расписывала?

Она откуда-то с Украины. Зовут её Юлия Леопольдовна, и ей что-то около сорока. Это в мои одиннадцать кажется если не старостью, то уж точно труднодостижимой высотой, до которой мне – ползти и ползти. Ощущая правым боком её неотрывный взгляд, я продолжаю, но через каких-то пару аккордов фальшивлю так, что Юлия Леонидовна морщится, будто проглотила лимон.

– И как же ты будешь выступать? До концерта меньше месяца! – она смотрит на календарь, пришпиленный к оштукатуренной стене, и тычет ручкой в 9 мая. – Я собиралась тебя с Володей Солнцевым посадить, чтобы вы играли этот марш в четыре руки, но теперь понимаю, что ты не тянешь. Ты даже ноты путаешь! – она обводит жирный аккорд, похожий на огромного паука. – Только перед ветеранами позориться!

К 9 мая мы готовим грандиозный военный концерт, и мама уже вовсю шьёт мне гимнастёрку цвета хаки, чтобы я выглядел, как настоящий солдат. В такой же гимнастёрке за одним роялем со мной в актовом зале должен сидеть и Володька Солнцев. До него мне, пожалуй, тоже ползти и ползти. Разве мог я когда-нибудь надеяться на то, что мне дадут шанс сыграть с ним в четыре руки? Я клятвенно обещаю Юлии Леонидовне исправиться, работать, не покладая рук или… пальцев, и в ответ она обещает подумать.

Дома я целых полдня до самой ночи не отхожу от пианино, одолевая аккорд за аккордом, и вот они уже не кажутся мне безобразными пауками, а музыка из-под моих пальцев выходит бойкая, решительная и почти без фальши.

– Солдат! – усмехается папа, наблюдая за моими сражениями с клавиатурой.

Через день я натыкаюсь на Володьку в крохотном предбаннике музыкалки. Под мышкой у него – пакет с нотами, под ногами – мешок с уличной обувью, на ногах – сменка: новенькие кроссовки, синие с белым. В них бы на футбольное поле, а не за пианино.

– У неё сегодня всё задерживается, – говорит Володька, кивая в сторону класса Юлии Леонидовны. – Там ещё предыдущие репетируют, потом должны мы с тобой.