Овраги

Мы начали с орала, а в какой-то из разов перешли к аналу. Меня до сих пор будоражат воспоминания о том, как я потерял девственность, упёршись носом в крашеную зелёную стену, и было жарко, будто в бане, несмотря на то, что всё происходило зимой.

Я уже точно не помню, как у нас впервые оказался Стас. Вроде бы он был каким-то дальним-предальним родственником. Ненамного старше меня, густобровый и щетинистый, он, кажется, остановился перекантоваться и завис месяца на полтора, благо была лишняя комната, много лет простоявшая свободной после смерти бабушки. Судя по фотографиям, когда-то, в доисторические времена, в ней останавливалась и прабабка Марьям, пару раз приезжавшая в Горький посмотреть на осколок своей семьи, а теперь мама поселила туда Стаса. С его появлением она как-то неожиданно оживилась: красилась тщательнее обычного, суетилась, варила "мужикам" кофе и делала окрошку. Стас оказался довольно молчаливым и очень аккуратным: брился каждое утро, к вечеру неизменно обрастая, вешал рубашки на "плечики", чистил туфли перед выходом, а вечером ставил их в ряд с новыми папиными кроссовками – ярко-синими, как кусок летнего неба. Работал он не то рекламщиком, не то страховым агентом, и постоянно ходил в костюме с узкими галстуками. В этом же прикиде я и наткнулся на него в нашей заброшке, куда мы с Колькой пришли передёрнуть и потрахаться. Стас стоял с приспущенными штанами в нашем любимом "зелёном кабинете" боком к дверному проёму и пялил моего отца. Я узнал его по седому затылку и синим кроссовкам, крепко стоявшим на остатках пола среди битого кирпича и осколков стекла. Член Стаса, словно поршень, двигался в папиной заднице, а папа громко дышал, когда наши глаза столкнулись.

– Это оттого, что ты рос без отца? – спросил я его на следующее утро, как только в квартире остались мы одни.

Он чуть дёрнул глазом и грустно усмехнулся. На нём была футболка, трусы-боксеры и шлёпки. Пару минут назад он вышел из ванной, распространяя за собой запах своего геля для душа.

– Никогда не верь в эти бредни! – хохотнул он. – Ты-то вырос с отцом…

И он потрепал меня по щеке своей большой, немного шершавой от тягания гантелей ладонью, отчего я ощутил… нет, не эрекцию, а какой-то невообразимый прилив тепла в груди, будто кто-то вдруг включил во мне батарею. Папа распрямился, встал во весь рост, и под ним предательски заскрипели половицы. Хотелось, чтобы вокруг была тишина, будто в вакууме, и я бы только слушал, как клокочет сердце: уть, уть, уть…

Стас съехал от нас через день, а папа ушёл в том же году. Мама делала вид, что всё в порядке: так же усердно красилась по утрам, лихо водила машину, но я понимал, что внутри у неё что-то оборвалось, и она стала тёткой, как миллионы её ровесниц. Я ходил к папе в гости – сначала почти каждый день, затем всё реже и реже. Вот уже пятнадцать лет он живёт то с одним "мужем", то с другим. Его дом – в самом начале Сормова – на стыке промзоны и старого спального массива. Временами я сомневаюсь в том, что всё происходит в этом городе и в это время, что мой папа действительно тот, кого я однажды увидел в заброшенной психбольнице.

– Ты никогда не хотел вернуться к маме? – как-то спросил я. – Ну, хоть задумывался об этом?

– Арал высох, – вздохнул он. – С концами.

Карта Арала висит у него в коридоре. На ней – очертания моря, каким оно было в 1960 году, напоминающие верблюжье копыто. А рядом – фотопортрет прабабушки Марьям. И каждый раз перед тем, как уйти, я смотрю то на неё, то на карту, то на неё, то на карту.

Зелёный горошек

Как-то раз меня отрядили быть Дедом Морозом. Случилось это лет двадцать назад, когда я ещё учился в школе. Мне, как полагается, нашли красный тулуп, шапку к нему и длинную белую бороду. Хотя у меня к тому времени уже начинала расти своя. И говорил я вполне взрослым баритоном. На старческий дедов голос это не тянуло ни при каких обстоятельствах, но делал я всё, как надо, ни с кем не спорил, провёл несколько утренников перед малышнёй и за это, кажется, получил свою заслуженную пятёрку по предмету "Общественно полезный труд". А затем пошло-поехало: в университете я Дед Мороз, на работе – Дед Мороз, на сборищах родственников, которых у меня, кажется, полгорода, – само собой: в неизменном тулупе, с накладной бородой и огромным мешком. Молодцеватый баритон по-прежнему сдавал меня с потрохами, но кого это волновало? И только в собственной семье, которая была у меня довольно недолго, как-то не сложилось с ролью Деда: дочка узнала бы меня, стоило мне открыть рот.

После развода все вокруг пытались скорее женить меня заново. О том, что мне не очень-то это и нужно, пожалуй, догадывалась лишь сестра. Она ещё в наши школьные времена находила у меня в столе вырванные сложенные в несколько раз страницы из журнала с полуголыми самцами. Впрочем, и сестра вскоре оставила робкие попытки противостоять настойчивым планам родни.

"Слава, мы на Оку на выходные. Ты же с нами? А то кто будет шашлыки жарить?.."

"Слава, мы тебя ждём на восьмое марта. Будут очень красивые девушки!" (обязательное подмигивание).