Но она не легла. Села за стол, придвинула ближе оплывшую свечу и взялась за перо. Нужно было написать Сергею в Бобовины о том, что в Москву вернулась Варя Зосимова.
«Что за лето в этом году – дождь да дождь! Неужто и в Бобовинах то же самое?» – думал Николай Тоневицкий, прыгая по лужам и с досадой поглядывая на серое небо в рваных лоскутах туч. – «Ведь эдак у брата вся пшеница на корню сгниёт! Советовали же ему сажать рожь, и пан Команский даже говорил… так нет! Впрочем, может, в Смоленской губернии и потеплей. Написал бы хоть, что ли! Варенька ведь здесь, так неужели же Серж не приедет? Я бы на его месте всё бросил – и рожь, и пшеницу!»
Было воскресенье, и в школе на Полянке полчаса назад закончились занятия. К большому удивлению Николая, Ольга Андреевна Семчинова на занятия сегодня не явилась. Её ученицы были искренне огорчены, всё утро гадая, что могло стрястись с их учительницей, и уже собрались было бежать после уроков к ней домой. Но Николай пообещал обеспокоенным девушкам, что зайдёт к Семчиновой сам. Он давно собирался вернуть ей книги. Солидная стопка, перевязанная бечевой, сейчас находилась у него под мышкой, и Николай то и дело с опаской посматривал на набрякшие тучи. К некоторому своему смущению, две книги из стопки он так и не осилил, хотя корпел над ними долго, делал выписки и призывал в помощники Господа Бога и своё университетское образование. Ничего не поделать: «Естественная химия» Бунзена и Прудон оказались нестерпимо скучными.
«Неужто она это всё прочла и поняла?» – с ужасом и восхищением думал Николай, – «И меня ещё будет убеждать дурак Горелов, что женский ум для серьёзного чтения не приспособлен! Стишки-то декламировать любой может, а вот попробовал бы он Прудона проштудировать! Уму непостижимо… Как жаль, что у нас ещё нет женского курса в университете! Ольга бы там блистала! Что же, однако, с ней стряслось? Может, я сейчас ещё и некстати окажусь? Так ведь Оля сама настаивала, чтобы я вернул книги… Так и скажу! Мол, сами просили, а в школу не явились, так я взял на себя смелость… Нет, так нельзя, она фразистых выражений не любит. Просто сказать: решил по-дружески заглянуть! И ученицы беспокоятся к тому же… Где же тут дом этот её? В прошлый раз в потёмках и не разглядеть было! Кажется, куст какой-то растрёпистый у калитки рос…»
«Растрёпистый куст» обнаружился быстро и оказался цветущим жасмином, который одуряюще пах во влажном воздухе. Николай постучал в щелястую калитку. Довольно долго никто не появлялся. Потом бухнула дверь, прошлёпали по лужам торопливые шаги. Сиплый стариковский голос спросил:
– Кому надобно?
– К Ольге Андреевне Семчиновой.
Калитка отворилась. Глазам Николая явился сивый дед в сдвинутой набок пехотной фуражке без кокарды и повязанном прямо поверх суконной чуйки фартуке, перепачканном свеклой. За пояс фартука был заткнут шерстяной чулок с торчащими из него спицами. От деда пахло свежими щами и табаком.
– К барышне? – осведомился он, разглядывая Николая недоверчивыми, слезящимися глазами. – Как доложить прикажете?
– Николай Станиславович Тоневицкий. – немного растерянный грозным видом деда, отрекомендовался тот. Подумав, добавил, – Князь Тоневицкий.
Отставной солдат колебался, меря его подозрительным взглядом. Но, очевидно, дорогая шинель и новая студенческая фуражка Николая произвели на него должное впечатление, и он отодвинулся от калитки:
– Прошу, вашсковородие! Да вы проходите прямо в комнаты без докладу, у нас запросто!
Дом был старый, чёрный от дождей, с облезшей со стен краской и слепыми оконцами, выходящими в заросший крапивой и лопухами палисадник. Ступеньки крыльца, когда Николай поднимался по ним вслед за стариком, пронзительно скрипели. В крохотных сенях пахло сушёной мятой, мышами и было так сумеречно, что Николай невольно остановился, оглядываясь. Старик принял у него шинель и фуражку. Повернувшись ко входу в комнаты, зычно заорал:
– Оленька! К тебе князь Тимницкий пришёдши!
– А? Что? К Ольге? Что за вздор, дурак, кто к ней мог прийти? – раздался вдруг из открытой двери пронзительный женский крик. – Проси немедленно сюда!