Отворите мне темницу

Горячая, тяжёлая рука легла на её плечо. Василиса дёрнулась было, но ладонь Антипа была словно чугунная, и сбросить её не удалось.

– Пустое ведь это, Василиса. – спокойно сказал он. – Прости, что посмеялся. Над бедой-то грешно зубы скалить. Только ведь и в голове не умещается, что ты себя в гулящие пишешь! Коли ты хворая была, а какие-то сукины сыны тем пользовались – в чём ты-то повинна? Их это грех, а не твой. Не о чем и говорить. Я гулящим девкам тоже не судья, они не от хорошей жизни с кем попало любятся… Но ты-то – не они! Вовсе дело другое! Ну а коль я тебе противный – больше и рта про то не открою. Или, может, тебе другой кто люб?

– Тьфу, скажешь тоже! – совершенно искренне сплюнула Василиса. Антип невесело усмехнулся.

– Так как же будем, Василиса Мелентьевна?

Василиса молчала, глядя на солнечные пятна и крепко прижимая ладонью руку Антипа на своём плече. Антип замер как каменный, не сводя взгляда с её тонких, перепачканных в травяном соке пальцев. Из леса донёсся тревожный стрёкот белки, и сразу три рыжих хвоста перелетели через поляну по веткам, сопровождаемые паническими птичьими воплями. «Куница озорует.» – подумал Антип.

– Глупость ты делаешь, Антип Прокопьич. – провожая глазами уносящихся в чащу белок, твёрдо сказала Василиса. – Тебе скоро на поселенье выходить. Ты мужик умный, работящий, вина не пьёшь. Отстроишься, хозяйство заведёшь – и жёнка тебе настоящая нужна будет. А я тебе к чему?

– Нешто ты работать не умеешь? – нарочито удивился Антип.

– Умею! – рассердилась Василиса. – Да ведь не о том речь-то! Да нешто тебе такая…

– Васёна! – решительно перебил он. – Ты мне зубы-то не заговаривай! Прямо как есть скажи – гож я тебе, аль нет? Коли нет – так и толковать не о чем, не подойду с этим боле. Знаю, небось, сколь ты от нашего брата натерпелась. А ежели…

– Вот ведь пристал, как репей! – всплеснула руками Василиса. И вдруг снова расплакалась как ребёнок – горестно и навзрыд. – Боже мой, Антип Прокопьич, да я ведь и сама не знаю-ю-ю…

– Ну вот, сейчас реветь… Было б с чего! – Антип неловко обнял её, притянул к себе, и дальше Василиса уже выла взахлёб, уткнувшись в его потёртую, неумело заштопанную на плече рубаху.

С болота вдруг раздался протяжный, с переливами, разбойничий посвист. И сразу же – заполошный крик уток, плеск воды. Целая стая поднялась над тайгой, бестолково хлопая крыльями.

– Чего это они?.. – всхлипывая, спросила Василиса.

– Ефимка дурака валяет. – усмехнулся Антип. – Пойдём, что ли, до телеги, Васёна?

Она не ответила. Но когда Антип, поднявшись, протянул ей руку, Василиса сразу же ухватилась за его ладонь, и через поляну они шли молча, держась за руки и думая каждый о своём.

* * *

– А ну, убирайся со двора, ворожея бессовестная! Ишь ты, заходит вразвалочку, как на свой собственный! Гапка, дура, живо кур загони! И бельё барское с верёвки сними! Нешто не видишь, какой идол египетский пожаловал?! Пошла, говорю, вон, никому твоё гаданье не надобно! И детишков забери! Барина и в доме нету, а без него…

– Ой, ми-илая, меня ругаешь, а сама брешешь хлеще нашей сестры! Ой как барин дома! Ой как ещё с постели не подымались! Ой как вчера заполночь вернулись от дел больших да важных! Я всё знаю! Я ещё как барину погадаю! Он у вас вдовец, я ему столько сказать могу доброго, что до конца дней своих Стешку добром поминать станет! А вот коня у моего отца ваш барин не купит ли? Конь добрый, вороной, красы несказанной! Отец дёшево отдаст!

Звонкий девичий голос разносился по всему двору. Его басисто перекрикивала Дунька, обеих перебивал громкий детский хохот и вопли, и спать под этот балаган было положительно невозможно. Закатов, морщась, поднял голову с подушки, посмотрел в окно. Было действительно уже поздно – около полудня.

Накануне он вернулся домой поздно. У соседей Трентицких вышла очередная распря с крестьянской семьёй Ерёминых: те напрочь отказывались подписывать уставные грамоты на выделенную барином землю. Приехав и едва взглянув на огрызок сырого, поросшего бурьяном суглинка, который к тому же лежал между барскими выпасными лугами, Никита убедился, что пахать и сеять в этом болоте немыслимо.

«Ты ведь сам рассуди, Никита Владимирыч!» – со страстным возмущением взывал к мировому отец семейства – ещё крепкий и сильный мужик с седой бородищей веником. Вокруг молча, не сводя с Закатова глаз, стояли четверо его взрослых сыновей. – «Нам ведь это мало того что не хватит – ведь сам-девять с этого кусочка кормиться должны, а он против прежнего втрое меньше! Так ведь ещё и коровы с лугов летом захаживать будут. Одна хлебу потрава! Да, кроме того, что на болоте доброго вырастет? Разве что клюкву на продажу сажать… Сам суди, что делать-то?! А барин и слушать не желает! Говорит – земля евонная, и какие хочу куски – такие вам и даю… себе в убыток жить не намеряюсь!»