Отворите мне темницу

– Не сможем? Это отчего же? Вы, например, Владимиру Ксаверьевичу не подчинены. А я так вовсе человек свободный, хоть завтра с завода уеду. Это от супруги венчаной никуда не денешься, а от начальства…

– Вы меня не поняли. – нахмурился Иверзнев. – Мне тоже бояться нечего, ибо сам я, оставив лазарет без своей персоны, ничего не потеряю, но… Я думаю, что нам всё-таки надо… Да мы просто обязаны явиться на этот приём и проявить там чудеса светского воспитания и дипломатии!

– Вот как? Осмелюсь спросить – чего ради? За каким лешим, чёрт возьми?!

– Затем, что есть последняя возможность договориться с этим… слугой закона. – сквозь зубы выговорил Иверзнев. – Я больших надежд не питаю: если человек глуп, то этого исправить нельзя. Но глупцы как никто любят закономерности и логические построения, я не раз это наблюдал. Может быть, если мы сумеем ему доказать… Буквально на пальцах объяснить, что нет нужды заковывать женщин… Что, чёрт возьми, травный сбор кончится с недели на неделю, а у меня фельдшериц в тайгу не выпускают! Что…

– Я понял, Михаил Николаевич. – перебил Лазарев. Неприятная улыбка исчезла с его лица. – Вы правы, я сам об этом думал… да характер мой не тот! Боюсь сорваться, дерзостей наговорить да ещё пуще всё испортить.

– Это верно, что Тимаев печь опытную не даёт строить? – осторожно спросил Михаил. – Мне Устинья жаловалась, говорит – муж ругается…

Вместо ответа Лазарев произнёс три коротких, энергичных, непригодных для печати слова, подкрепляя каждое ударом кулака по спинке страдальца-стула. Михаил только усмехнулся:

– Однако, вы многому научились у каторжан.

– И главное, всё с этим своим гадостным птичьим хихиканьем! Этак морду морщинками соберёт, клюв свой наморщит и задушевнейшим голосом спрашивает: «Ну зачем вам, Василий Петрович, эти хлопоты? Печь какую-то новую выдумали – к чему? Старые ведь работают – и пусть дальше работают! К чему вам в тайге напрасной опасности подвергаться?»

– «Напрасная опасность» – это, надо полагать, братья Силины без кандалов?

– Они самые… Ну почему, как высокое начальство – так сущий пень еловый без ума и понимания!

– Не сердите Бога. Вспомните нашего Афанасия Егорьича.

– Так ведь исключения только общее правило подтверждают!

На это Иверзнев не нашёлся что ответить. Встав у окна, он осторожно спросил:

– Вам удастся с супругой… договориться?

– Не знаю. – тоже не сразу отозвался Лазарев. – Ежели Лидии Орестовне захочется попасть на этот вечер в качестве порядочной дамы под руку с супругом, – не будет никаких препон. Если же ей захочется поиграть в одинокую женщину – тут уж я и предполагать не берусь… Впрочем, я со своей стороны сделаю что смогу.

Иверзнев молча кивнул, не отворачиваясь от окна.

– Что, кстати, моя Малаша? – глядя в стену, нарочито беззаботным голосом спросил Лазарев. – Вы ею довольны в лазарете?

– Весьма доволен. Очень толковая особа. – серьёзно отозвался Михаил. – Всё на лету схватывает. Устя уже без неё и обойтись не может.

– Обо мне не спрашивает?

Короткое молчание.

– У меня – нет. Возможно, у Усти с ней ведутся какие-то разговоры, но… вы же знаете Устинью. Три слова в день по большому одолженью.

– Может, мне ей заплатить по рублю за слово? – через силу усмехнулся Лазарев. – Вы меня извините, Михаил Николаевич, что я здесь с вами обсуждаю свою частную жизнь… но я без Малаши, ей-богу, стосковался совсем. Надо же мне как-то выбивать себе прощенье и помилование! А она от меня бегает, как от огня!

– Вы ни в чём не повинны, Василий Петрович. В этом-то вся и беда. – хмуро отозвался Иверзнев. – И Меланья не виновата тоже. И что тут можно поделать – право, не знаю… И хватит, хватит долбить мой несчастный стул! Он-то вовсе ни при чём! Давайте спать. Утро вечера мудренее, а у нас с вами завтра ещё и светский выход. Чёрт, и пойти-то не в чем! Василий Петрович, у вас фрак или хоть сюртук приличный имеется? Я на свой единственный год назад синильную кислоту вылил, так им теперь впору полы мыть… Василий Петрович! Вы в такой позиции до утра намерены?..

Ответом ему послужил громкий храп. Лазарев уснул, неудобно навалившись грудью на спинку замученного стула. Некоторое время Иверзнев размышлял, в упор глядя на него. Затем подошёл и с явным усилием наклонил стул. Лазарев успешно свалился на диван, перевернулся на спину и захрапел с утроенной силой.