Ответ перед высшим судом

— Весь север области объехал вдоль границы с Мордовией.

— Только не говори мне, что ты опять взялся за поиски кладов Стеньки Разина.

— Хорошо, не буду.

Михаил резко развернулся к Санычу и вперил в него сумрачный взгляд. Средний сын Карповых единственный в семье уродился черноглазым. У старшего радужка была зеленой, как у матери, у младшего — голубой, отцовской. И только Мишка унаследовал глаза от деда-цыгана. Остальным достались дедовы смоляные кудри.

— Ты же зарекался, — проговорил Михаил, продолжая буравить брата взглядом. — Самому себе — не кому-то — обещал забыть о проклятых сокровищах!

— Я был тогда не в себе.

— Сейчас, значит, вернулся? В себя? Раз пришел на могилу.

— Да. Время меня… — Он подумал секунду и закончил фразу не так, как собирался: — Подлечило. Я все еще считаю себя виновником Валеркиной смерти, не знаю, как жить с этим.

— Саныч, ты опять за свое? — Глаза Михаила стали колючими. — Смерть Валерки — нелепая случайность. Ты ни при чем.

— Я не должен был брать его в ту экспедицию. Знал же, что она опасная. Дед предупреждал.

— Дед был фанатом всевозможных страшилок, и на каждый случай у него имелась отдельная. Но любимая — о колдуне и чернокнижнике Стеньке Разине и его проклятых сокровищах. Все уши нам, пацанам, прожужжал об атамане, которого ни пуля не брала, ни сабля. И Валерка деда открыв рот слушал. Особенно когда тот про схроны рассказывал, заклятые на человеческих головах. Но он-то совсем ребенком был, а ты взрослый мужик и веришь в страшилки о проклятом золоте…

— Не о нечисти я, что якобы выскакивает из земли в местах схронов Стенькиных, а о ловушках, которые он расставил. До его кладов — теперь я это знаю точно — просто так не доберешься. И мешают этому не призраки убитых Стенькой людей, головы которых он закапывал вместе с сокровищами, а простейшие, но действенные механизмы. Если не знаешь о них, как минимум покалечишься, подбираясь к кладу, а скорее, погибнешь.

— Так чего ж ты лезешь на рожон до сих пор?

— О, я теперь калач тертый. Как сапер работаю, осторожно. Даже обычный глиняный горшок с медными монетами не трону, пока не обследую землю, в которой он зарыт.

— Обжегшись на молоке, дуешь на воду? — Мишка встал. Размял ноги. Его ноги стали стройными, мускулистыми. А когда-то брат был полноват. И ненавидел свое имя, потому что оно ассоциировалось с упитанным плюшевым медведем. — Пойдем отсюда, а? — предложил он. — Посидим где-нибудь, перекусим. Выпьем, если ты не за рулем.

— Я за рулем.

— Тогда выпью я.

— Не рановато?

— Боишься, что я по стопам бати пошел? — криво усмехнулся Мишка. — Не переживай, я пью четыре раза в год. Когда поминаю брата, наших непутевых родителей и на Новый год — этой мой любимый праздник, ты помнишь.

Глава семьи Карповых пил. Беспробудно. Но обладал таким богатырским здоровьем, что не только не умирал, приняв за час смертельную дозу в полтора литра водки, но даже с похмелья страдал не сильно. Более того, он на работу выходил после любой попойки. Две бутылки водки — минимальная суточная доза. На завтрак батя опрокидывал стакан и шел на рынок, где рубил мясо. За работой по стопочке выпивал бутылку. На ужин еще стакан. После чего ложился. И если его никто не тревожил, спал до утра. Но такие дни случались редко. Обычно батю кто-то, да беспокоил: то дружки, то жена. Мать семейства тоже выпивала, но не систематически. То есть была запойной. Месяц в рот не брала ни капли, потом срывалась и пропадала на три-четыре дня. Когда являлась, супруг ей устраивал головомойку. Но ссоры всегда заканчивались бурным сексом, поэтому мать сделала пять абортов и родила троих сыновей и дочь, но девочка умерла в младенчестве. Ее организм оказался не таким сильным, как у мужа, и женщина умерла, когда младшему ее сыну, Валерке, едва исполнилось десять.

Потеряв жену, Карпов-отец стал пить еще больше. Но поскольку на приличную водку денег хватать перестало, он перешел на суррогат. Он отца и сгубил. Но не сразу, как многих. Когда кто-то из дружков травился паленой водкой до смерти, батя отделывался рвотой и диареей. Он продолжал работать, но руки его уже слушались плохо. И как-то в один далеко не прекрасный день, разделывая говяжью тушу, Карпов-старший отрубил себе три пальца. Тот рабочий день стал для него последним. Батю уволили, и больше он трудоустроиться не пытался.

Умер отец спустя семь лет, пережив всех своих старых собутыльников и половину новых. А еще… младшего сына. На похоронах Валерки он не присутствовал. Саша с Мишей пытались отыскать папашу, чтобы сообщить ему страшную новость о гибели его отпрыска, но тот ошивался с дружками в каких-то неведомых Карповым трущобах и объявился уже после девятого дня.

Он скончался через семь месяцев. Напился, упал в сугроб, в нем уснул и больше не проснулся. От большой семьи Карповых остались всего два человека — Саша и Миша. Но и те оборвали общение после отцовских похорон. Хотя не ругались. Просто перестали друг друга понимать, вот и отдалились.

— Я звонил тебе все эти годы, — сказал Мишка брату. — Года полтора назад последний раз. Но ты всегда был не абонент.