Ответ перед высшим судом

— Геннадий Андреевич, да что вы со мной как с маленьким?

Пахомов отвесил секретарю шутливый подзатыльник. Этого парня он знал с детства, дружил с его отцом и относился к нему как к близкому человеку.

Ворота открылись. Из-за них показался мужчина средних лет. Архитектор Градов. Он был хорош собой: кудрявый, черноглазый, белозубый. Только сильная сутулость его портила. Когда Пахомов впервые увидел его, подумал: архитектор инвалид. Но никаких серьезных проблем с позвоночником у него не оказалось. Просто Градов большую часть жизни провел над столом и чертежной доской, вот и скрючился.

— А вот и наш гений! — воскликнул Пахомов.

— Скажете тоже, — засмущался Градов. Как большинство поистине талантливых людей, он был скромен.

— Здорово, Боря.

— Добрый вечер.

Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Ну что, покажешь нам свое творение?

— Раз вы настаиваете. Но лучше бы вы через месяц приехали, когда над башней купол появится. Тогда дом будет больше походить на тот, который я задумал.

— Ничего, я и через месяц приеду.

Мужчины прошли на территорию стройки. Архитектор был знаком с Пахомовым уже не первый год. Бывал у него в гостях. Но все равно обращался к нему на «вы» и по имени-отчеству. Уважал. И не только. Немного боялся. Но Геннадий Андреевич у всех вызывал такие эмоции. Если верить народной мудрости, боязнь — это признак уважения. Но Градов с этим не соглашался. К примеру, он жутко робел перед своей матерью. Она лупила его с младенчества и до тех пор, пока он не убежал из дома в возрасте четырнадцати лет. Но Борис ни капли ее не уважал. А Пахомов был из породы тех, перед кем преклоняют колени по собственной воле. Мощнейшая энергетика, незаурядный ум, пусть своеобразное, но обаяние и не поддающаяся логике доброта. Он мог уволить многодетную мать за то, что она украла три пирожка в столовой. Но устроить на работу рецидивиста с тремя судимостями и лично проследить за тем, чтоб ему выделили комнату в общежитии.

Завод-гигант, у руля которого стоял Пахомов, работал уже два года. Жилье для работяг, инженеров и руководителей строилось в тот же период, что цеха и прочие промышленные помещения. Борис Градов, практикант-переросток (он поздно поступил в институт и окончил его, когда уже перевалило за тридцать), проектировал бараки. Можно сказать, занимался черчением. Потому что никакого таланта для того, чтобы сделать проект одноэтажного здания с тремя подъездами, двенадцатью комнатами и одной душевой, не нужно. Ему же хотелось творить. Борис пытался как-то приукрасить дома для рабочего класса, чтоб они смотрелись не так уныло, но где там. Все его начинания зарубали на корню. Как-то в разгар его спора с начальником в кабинет вошел мужчина.

Тогда на нем не было шляпы и костюма. Штаны, куртка, кепка. В зубах папироса, которую он не курил, а грыз. А в горсти семечки. «Беломор» выплюнул, высыпал семечки на стол и стал лузгать. Начальник было стойку принял, знал, кто явился, но Пахомов махнул рукой, чтобы не обращали внимания, и стал Борины эскизы рассматривать. На это не больше минуты ушло. Одной рукой семечку от кожуры очищал, второй рисунки перекладывал. И проговорил:

— Грех такой талант разбазаривать. Надо дать парню шанс его применить.

И распорядился перевести Бориса в отдел, что проектировкой зданий для верхушки завода занимается.

— Но как же я могу? — растерялся начальник. — Там сплошь заслуженные архитекторы и ни одной вакансии.

— А ты всех гони. А этого, — Пахомов ткнул пальцем, к которому шелуха прилипла, — главным поставь. Пусть сам команду наберет. Подтянет кого-то из своих.

И, отправив в рот последние семечки, ушел.

Так Геннадий Андреевич Пахомов поспособствовал тому, что из ремесленников Бориса перевели в творцы.

Главным, естественно, его никто не сделал. Как и не позволил кого-то подтянуть из своих. Но место дали. А так как заслуженные из кожи вон не лезли, это вместо них делал Градов. Работал по двенадцать часов. Спину свою еще больше скрючил, но добился признания. Когда Пахомов пробил постройку грандиозного жилого дома на берегу Волги, он пожелал, чтоб главным архитектором стал Борис Градов. Хорошо, что первый председатель горисполкома Эскин был приятелем Геннадия Андреевича, он поспособствовал.

— Махина, конечно, получилась, — крякнул Геннадий Андреевич, застыв перед творением своего протеже. Ни дверей, ни окон. Не говоря уже о декоративных деталях. Но здание уже и в этом виде заставляло испытывать некоторый трепет.

— А представьте, что будет, когда появится шпиль? — чуть не захлебнулся восторгом секретарь Василий. — Это же просто чудо какое-то! Не дом — историческое сооружение. Не хуже кремля.

— Быть может, через пару веков это здание встанет с кремлем в один ряд. А пока рано.

— Нет, Геннадий Андреевич, раньше. Это памятник нашей эпохи — эпохи коммунизма. А коммунизм восторжествует на Земле через тридцать, максимум пятьдесят лет.

— Вы слышали об архитекторе Гауди? — неожиданно прервал их Борис.

— Испанец, который в Барселоне строил храм? — проявил осведомленность Пахомов.