Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Он хорошо знал свои обязанности. Костя не только до приезда епископа учил мальчиков, но и потом чуть не после каждой службы устраивал коротенькие совещания со своим беспомощным штатом. Мальчики сами разбирали ошибки друг друга, а замеченным в шалостях грозили: «Смотри, Костя себе выходной даст!» Этого они боялись больше всего. Горе выходным не грозили, но он сам понимал, что оказывается в буквальном смысле не на высоте. Ведь, подавая и принимая посох, нужно поцеловать владыке руку, а где ее, эту руку, достанешь, когда владыка берет посох где-то далеко над Гориной головой. Мальчик только каждый раз поднимал вверх свое прелестное личико с большими черными глазами, словно проверяя, не убавилось ли со вчерашнего дня расстояние между ним и рукой владыки, и беспомощно взмахивал длинными ресницами.

Был, правда, случай, когда пригодился и его маленький рост. Куда-то подевались поручи от парадного облачения. Все с ног сбились, ища их, пока не догадались спросить Гору.

– Сейчас, – ответил малыш, как будто того и ждал, полез за шкаф и извлек оттуда потерю.

Порядок среди мальчиков установился строгий, и не только из-за боязни «выходного», а и потому, что каждый был увлечен, каждому хотелось, чтобы дело шло как можно лучше. Когда в следующем году Костя предложил обходиться без слов во время службы, а объясняться знаками, это предложение встретили с восторгом.

– Вы за богослужением не вертитесь, а молитесь, – говорил Костя, – а на меня время от времени поглядывайте. Если я немного подниму палец, значит, нужно подать диакону свечу, да не все бросайтесь, а только тот, на кого я посмотрю. Если два пальца, значит дикирий, если покачаю рукой – кадило. Если покажу опущенный палец или два, три, четыре – несите орлец на то место, сколько пальцев я показал[111].

Новый способ оказался очень полезным. Он сократил до минимума суету и разговоры в алтаре, что было очень по душе и епископу Павлу, и отцу Сергию, не терпевшему, особенно во время литургии, нарушений благоговейной молитвенной тишины[112].

Такого внимательного, благоговейного отношения отец Сергий добивался за любой службой. Прасковья Матвеевна Иванова, та женщина, которая ходила к нему, когда у нее пропал сын, а потом тянулась душой к нему и его семье, даже сетовала на него за это.

– Очень уж отец Сергий строгий! – говорила она. – Выйдут на середину церкви, Костя и так как свеча стоит, а чуть оглянется на народ, отец Сергий только глазами на него поведет… ну, Костя, конечно, сразу и выпрямится. Чересчур строгий! – И никак не могла поверить, что в домашней обстановке отец Сергий бывает и очень веселым – шутит и рассказывает интересные, а подчас и смешные случаи.

Навести порядок среди мальчиков еще половина дела. Тут же в алтаре, рядом с маленьким Горой, бойким Федей, застенчивым меланхоличным Митей и другими, находился громадный, тумбоватый диакон Федор Трофимович Медведев, а от него добиться безошибочного служения было гораздо труднее.

Хотя Федор Трофимович служил диаконом уже давно, никогда нельзя было быть уверенным, что он не допустит какой-либо досадной, а то и смешной ошибки.

До революции Федор Трофимович был купцом. У него были дом или два, и магазин в городе, и лавки в двух-трех ближайших больших селах. Кроме того, он обладал сильным, хотя и не очень благозвучным, басом и любил слушать голосистых диаконов. Он слушал их в разных городах, подражал им, и, когда пришло время, полученное как бы шутя умение помогло ему найти новое место в жизни.

Был он дубоват и добродушен, большой мастак выпить, из-за чего у него выходили неприятности и со священниками, и с церковным советом, и с отдельными прихожанами, не глуп и по-своему грубовато остроумен. У него существовали свои излюбленные словечки. Вместо «брандмауэр» он говорил «гранди мвра»; услышав о какой-нибудь судебной ошибке или несправедливости, сокрушенно и иронически замечал: «Фомаида!» (вместо Фемида).

Как-то в сумерки они с отцом Сергием возвращались после совершения требы. Со скамеечки, скрытой в тени дома, донесся насмешливый голос: «Поп! Поп!»

Федор Трофимович, продолжая идти своей ленивой, неуклюжей походкой, как бы нехотя, но достаточно громко добавил:

– Попа видно, а дурака слышно!

Но одно дело – остроумие, а другое – строгий, раз и навсегда установившийся порядок. Тут Медведев мог ошибаться самым изумительным образом.

– Опять отца диакона его муза подвела! – говорил Костя, рассказывая об очередной ошибке Федора Трофимовича.

Музу приходилось вспоминать из-за того, что сам виновник досадных ошибок имел обыкновение сваливать все на нее, свою музу: «У меня что-то сегодня музы не было, а то бы я разве так прочитал!»