Отражение тайны

«СПСИБО» – была ответом мне табличка.

Мокрая бумажка билета расползалась в пальцах. Ей-богу, лучше бы выбрали что-то поплотнее, картон там, или металлические жетончики, да хоть деревянные палочки, в конце концов! Пока я дошел до своего места, он окончательно превратился в кашицу и проскользнул между моих пальцев. Я бы наклонился да подобрал, – все-таки мне была слишком хорошо привита привычка не мусорить, – но, бросив взгляд на чвякающую под ногами жижу, решил, что от одного билета хуже не будет.

В зале было не намного суше, чем на улице. Собственно, глупо было бы ожидать чего-то иного от шатра. Но зато по его периметру были установлены огромные, словно кустарно собранные из самолетных моторов, вентиляторы, которые гнали горячий воздух, и вместо промозглой сырости в зале царила удушливая сырость бани. И это было почему-то… уютнее.

Я огляделся по сторонам.

Театр, видимо, действительно пользовался успехом. Во всяком случае, более двух третей мест было занято, и это я подошел за полчаса до представления.

Мое место находилось с краю, и я порадовался этому. В конце концов, если представление окажется отвратным даже на мой в высшей степени невзыскательный вкус, его всегда можно будет покинуть так, чтобы это не выглядело позорным бегством по ногам соседей.

Сцена была надежно скрыта от глаз набрякшим от воды плотным занавесом, но по едва заметному его колыханию и тихому хлюпанью, доносившемуся из-за него, было понятно, что там что-то происходит.

– Вы первый раз здесь? – спросила сидевшая рядом со мной девушка, кутавшаяся в отсыревший плед.

– Да, – ответил я.

– Завидую, – усмехнулась девушка.

– Чему? – осторожно спросил я.

– Тому, что вы в первый раз смотрите здесь представление, – девушка говорила с каким-то легким, практически неуловимым и ощутимым скорее интуитивно акцентом.

– Вы не местная? – спросил я, разглядывая ее. Я действительно не видел ее раньше. Но справедливости ради нужно сказать, что я много кого из тех, кто находился в зале, не видел. Хотя на них можно было наплевать, а вот девушка…

– Нет, – пожала плечами она. – Я из… из соседнего города.

Она назвала город, который был чуть севернее.

– Идете за театром? – шутливо спросил я.

– М? – отозвалась она, глядя куда-то в сторону.

– Идете за театром, говорю? – повторил я. – Я ведь верно понимаю, театр сейчас только что оттуда.

– Ах да, да, оттуда, – кивнула она.

Занавес с тихим чвяком поднялся.

– Марионетки? – не удержавшись, воскликнул я. Девушка повернулась ко мне.

– Ну да, – недоуменно ответила она. – Это же театр фон Клейста.

Теперь можно было понять, что театр оказался более сложной конструкцией, чем банальный шатер. Половина крыши, – назовем это крышей, хотя с той же долей точности можно назвать ее и куполом, – попросту отсутствовала, открывая нашим взорам ночное небо. Поэтому распластавшиеся на подставках высотой в два человеческих роста осьминоги, – во всяком случае, они были похожи на осьминогов, – могли в полной мере наслаждаться моросящим дождем. Но, видимо, им этого не хватало, поэтому то и дело еще выше, скользя по подкупольным балкам, пробегали маленькие осьминожки, – наверное, будь это человеческий театр, их бы называли мальчишками на подхвате, – и выливали на кукловодов ведра воды.

Часть воды попадала на марионеток и стекала по их деревянным, – хотя нет, дерево не выдержало бы постоянной сырости, скорее, какой-то иной материал, вероятно, кость, – лицам потоками слез.

Хотя, надо сказать, это было весьма в тему сюжета.

Давали «Медею». Старую, древнюю, замшелую «Медею», о которой уже добрую сотню лет как не вспоминали на человеческих сценах. И вот так внезапно, в глухой провинции, на сцене этого причудливого нелюдского театра…

В этом было что-то завораживающее, да.

Марионетки в человеческий рост, чьи черты воспроизводили в малейших деталях черты человеческие же. И можно было бы принять их за людей, если бы не гнущиеся во всех направлениях конечности и совершенно нечеловеческая гибкость тел. Марионетки, разыгрывавшие античную драму в полном молчании, под аккомпанемент лишь шума дождя.

И над всем этим – огромные осьминоги, крепко держащие в щупальцах веревки от марионеток, одновременно и кукольники и крестовины…

* * *

Раздался утробный гудок. Осьминоги сложили щупальца, а марионетки, печально брякнув, обвисли. Люди зашевелились. Кто-то встал и направился к выходу, кто-то начал переговариваться.

– Антракт, – произнесла девушка вслух. Я понял, что она таким образом избавляет меня от неудобства задать вопрос, и почувствовал к ней благодарность.

Занавес упал мокрой тряпкой. И до меня докатилась волна сырости.

– Почему они показывают наши пьесы? – наклонился я к девушке.

– Что? – не сразу переспросила она.

– Почему они показывают наши пьесы? Почему не свои?

– А вы раньше видели эту?

– Нет, – признался я.

– Тогда какая вам разница?

– Но если это их театр… неужели у них нет своих?

– Ну, может быть, вы просто не готовы видеть их пьесы?

Я рассмеялся. Девушка сухо улыбнулась и поправила плед, закрывающий ноги.