Отражение тайны

– Они не виноваты, – вкрадчиво нашептывал мне мягкий баритон. – Да, они не такие, как мы. Но ведь и мы не такие, как они. Поэтому если говорить об их вине, то так же можно говорить и о вине нашей. Так что мы квиты.

«Шшшух-шшшух», – сыплется песок.

– Это просто обычная психология, – продолжает вещать врач. – Не более. Но и не менее. Всего лишь набор самого непривычного для человека. И поэтому априори самого опасного и противного. Не лицо, не глаза, не кожа… не руки, не ноги, не туловище… все иное, а значит, априори чуждое. Чуждое, – то есть враждебное. Всего лишь психология, не более… Нужно уметь справляться с ней…

Шшшух-шшшух…

Я открыл глаза.

Врач, откинувшись на стуле, пускал вверх колечки, правда, на этот раз уже какие-то бледные и жидкие.

– Ну как? – участливо спросил он.

Я прислушался к себе и пожал плечами.

– Не знаю. Не могу ничего сказать.

– Это хорошо, – кивнул врач, вынув трубку изо рта и пристально рассматривая ее.

– В смысле?

– Ну, если бы вы сейчас почувствовали неудержимое желание возлюбить какого-нибудь осьминога, то можно было бы говорить о том, что сеанс провалился. Что я переборщил. И нужно работать дальше, но уже в обратную сторону.

Я кисло улыбнулся.

– Спасибо.

– Не за что, – махнул рукой врач, выбивая трубку. – Точнее, есть за что. И тут уже спасибо вам, что расплатились наличными. Как-то не доверяю я этим чекам, знаете ли.

– А вы заметили, доктор, – вдруг невпопад вспомнил я. – Вы заметили, что раньше не было таких сезонов дождей?

– Что?

– Ну вот… я же сейчас вспомнил… не было раньше и таких туманов… и дождей… и сырости. Летом было солнце… и жарко было… ведь я именно поэтому и полез к фонтану…

– Раньше и трава была зеленее, и небо голубее, – усмехнулся доктор. – Еще один психотерапевтический момент – идеализация прошлого. Не берите в голову. На самом деле раньше было точно так же. А вот так же плохо или так же хорошо, это уже от вас зависит.

Бормоча это, он открыл ящик стола, достал брикетик чего-то грязновато-зеленого, распаковал и стал в нем ковыряться. По комнате снова поплыл терпкий солоноватый запах.

Я понял, что сеанс закончен, и стал собираться.

– Постойте, – вдруг окликнул меня врач, когда я был уже в дверях. – Сходите сегодня вечером в театр фон Клейста.

Я поежился.

– Будем считать это продолжением терапии, – психиатр смачно затянулся свежераскуренной трубкой. – Положительный результат нужно залакировать. Кроме того, говорят, что там дают действительно хорошие пьесы. Попросите место в восьмом ряду.

Я кисло усмехнулся.

– Вы подрабатываете распространителем билетов?

– Скорее уж вносителем культуры в массы, – в той мне ответил врач.

* * *

Уже сгустились сумерки, и туман начал выползать из подворотен и щелей, заглатывая подножия фонарей. Я не рассчитал с одеждой, и поэтому был вынужден плотнее кутаться в пальто и поминутно поднимать падающий отсыревший воротник. Огромные, отъевшиеся крысы то и дело выкатывались из одного клока тумана и исчезали в другом. Не нужно было гадать, почему театр из года в год выбирал именно это место, самое сырое, но можно было посетовать, почему за эти годы никто, – в том числе и его хозяева, – не позаботился о том, чтобы здесь что-нибудь хоть как-то облагородить. Хотя, может быть, эти не заморачивались на такие мелочи.

Одна из крыс, выскользнув из тумана, не метнулась под ногами, а остановилась, поводя мордочкой и принюхиваясь к чему-то гораздо более важному, чем я. Я остановился. Крыса бросила на меня быстрый взгляд, видимо, оценила расстояние и степень опасности. И снова уставилась куда-то в туман. Потом переступила лапами, развернулась и скользнула обратно, откуда пришла.

Я поежился. Голова у меня уже не болела, да, и за это, несомненно, стоило поблагодарить психиатра. Но нормальный здоровый страх непонятных мест, – особенно если эти места не внушали ровным счетом никакого доверия, – у меня никуда не исчез.

Я помялся на месте, вглядываясь в туман и отчего-то ощущая себя крысой, которую только что видел. Мне хотелось поступить в точности как она: развернуться и быстро покинуть это место. Но что-то, – то ли какой-то подростковый заочный стыд перед врачом за свою трусость, то ли желание завершить начатое, – не давали это сделать.

За моей спиной послышались голоса. Какая-то компания, – судя по обрывкам реплик, тоже направляющаяся в театр фон Клейста, – обогнула меня, смерила пренебрежительными взглядами и пошла дальше.

Я отправился вслед за ней.

В билетной кассе из-за стекла на меня воззрилась морда, – это же у них называется мордой, да? – какого-то очередного головоногого. Существо что-то пробулькало.

– Слько блет?

– Что? – переспросил я.

Существо как-то пошло все складками, исчезло из поля зрения и вынырнуло через пару секунд с табличкой, которую приложило к стеклу.

«СКОЛКО БЕЛЕТОВ?» – гласила она.

– Один, – ответил я. – На восьмой ряд, если есть, пожалуйста.

Существо открыло было клюв, а потом махнуло щупальцем и приложило еще одну табличку.

«45». Пятерка была зеркально развернута.

– Грабеж, – больше для проформы, чем действительно желая торговаться, буркнул я и отсчитал требуемую сумму.