I. В прямом смысле этого слова у меня не было литературных учителей. Но, видимо, были стихийные («подсознательные») влияния, исходящие ото всей русской литературы, причем писателем, который больше всего меня поразил (еще до того, как я сам стал писать), был Достоевский. Однако это не значит, что Достоевский оказал на меня сильное влияние как на писателя. Центральный момент его творчества — религиозный антропоморфизм — мне чужд.
Выделю еще одного писателя (из тех, которых я читал до того, как начал писать) — как ни странно, Чехова. Но здесь, естественно, идет речь о влиянии в формальном смысле, в плане возможностей рассказа, предельной концентрации в нем.
Уже после того, как я «сформировался» как писатель, я сделал удивительное для себя открытие: у Ф. Сологуба, Ремизова и Платонова есть некоторые отдельные черты, близкие мне, хотя раньше я никогда не читал их прозы. Очевидно, существуют какие-то импульсы, образы, астральное поле целой литературы, которые могут быть воспринимаемы разными писателями. Но это касается только отдельных черт.
В целом я вижу свое творчество и связанным с прошлым русской литературы, и в то же время резко особенным.
II. Моя эстетическая концепция близка к метафизическому реализму. Метафизический реализм означает описание и познание реальности, которая включает в себя метафизическую сферу. Разумеется, кроме этой сферы, могут присутствовать любые другие слои реальности (от эротической до «мелкоповседневной»). Но все эти слои должны быть связаны между собой.
Два момента при этом имеют большое значение:
1. Проникновение в метафизическую сферу — путем интуиции, знания, созерцания — должно быть свободным от фантазии (и следов психики вообще), и это проникновение должно быть в определенном эстетическом соответствии с неизбежным описанием низших слоев реальности. Иными словами, это должен быть реализм, хотя и метафизический. 2. Наличие метафизических элементов обязывает к краткости. Поэтому лучшая форма — рассказ или небольшой роман. Но в том и другом случае важна предельная концентрация образов, мыслей, ассоциаций; на мой взгляд, немыслимо, например, произведение метафизического реализма сделать столь же растянутым, как бытовой или исторический роман.
Метафизический реализм вовсе не исключает, а часто предполагает наличие парадоксов, сюрреалистических элементов, неожиданных поворотов и даже описаний безобразных сторон жизни.
<…>.
Высокое состояние, в которое ушел герой, нельзя выразить только «высокими» символами (скажем, стариками со скрипками и их игрой), так как оно включает негативизм героя по отношению к этой жизни. Следовательно, для выражения этого негативизма необходим также «негативный» или внешне «низкий» образ-символ (и чем резче, тем лучше) — и появление такого символа совершенно оправдано с эстетической точки зрения.
III. Я остановлюсь лишь на той черте своего творчества, которую я бы выделил как одну из основных. Эта черта: «нечеловеческое» представляет для меня явный интерес. Конечно, под «нечеловеческим» можно подразумевать и то, что находится только по ту сторону «современного» человека (т. е. человека как он дан в очень ограниченном опыте), но содержится в неизмеримо более широкой и скрытой природе человека. <…> Но меня интересует не только такое «нечеловеческое», но и принципиально, метафизически нечеловеческое, т. е. то, что лежит по ту сторону трансцендентной природы человека.
Здесь, конечно, заключен парадокс (в смысле возможности познания такого рода бытия) — но мне кажется, что здесь это нормальный парадокс, т. е. тот, который открывает двери в реальное…
