Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Лицо Марии Александровны перестало понимать, что ему делать. Оно изобразило картинный ужас, но по глазам Эдуарда было ясно, что его как будто и вправду восхищают кажущиеся ужасными вещи, о которых он говорит. Остановилась она в конечном счете на вопросах безопасности:

— А нам там безопасно будет? Юрочка, ты слышал, что творится в нашем прекрасном Париже? Нас там не убьют? Эдик, нас там не убьют?

— Не бойтесь. Вас, — Эдик произнес это местоимение с нажимом, глядя прямо в почерневшие глаза Марии Александровны, — никто убивать не будет.

— Весь мир сошел с ума, — вдруг подал голос хозяин дома. — Но в самом вульгарном, профаническом, а отнюдь не высшем смысле.

— Почему же? — хлюпнул сквозь суп Эдинька. — По-моему, так наоборот, наконец-то возвращается к норме, к своему естественному виду.

— Давайте не будем про политику, — перебила его Мария Александровна. — Скажите лучше, Эдик, только между нами: на родину возвращаться не думаете?

— Пока нет, — не раздумывая ответил Эдуард.

— Отчего же? — удивилась Мария Александровна. — Мы вот с Юрочкой постоянно ностальгируем по родине. У вас нет такого? Ну это вы просто молодой еще совсем…

— В метафизическом плане, — пояснил Юрий Витальевич.

— В России кабаре нет, — сказал на это гость по имени Эдуард. — Вот когда кабаре появятся со стриптизом, тогда и подумаем. А чеснока нет?

— Ах! — снова заахала Мария Александровна. — А вы борщ с чесноком едите? Я про чеснок забыла, про этот, как его… garlic. — Английские слова Мария Александровна старалась произносить с манерным подвывертом, растягивая гласные и утяжеляя согласные: так ей казалось, что она походит на диктора из телевизионной рекламы. — Давайте я в магазин схожу.

— Если не затруднит, — к совершенному изумлению Марии Александровны, ответил Эдуард.

Повисла абсолютная тишина, густая, как могила, выкопанная в болоте. Проехала за окном молодежь на «бьюике», из которого доносились звуки современной музыки. Возможно, это был рок-н-ролл. Но и этот автомобиль промчался слишком быстро, вернув сидящих за столом к своему молчанию. Эдик держал стратегическую паузу, вглядываясь в Марию Александровну, будто оценивая ее как женщину.

— Дурака не валяйте, — встрял в тишину Мамлеев. — Чеснок, равно как и его эссенция, смертельно опасен для упырей, вурдалаков и вампиров, которыми мы с вами несомненно являемся. Эдинька, скажите лучше вот что. Есть у вас сейчас цель какая-то? Большая, может, мечта какая.

— Есть у меня одна мечта, — сообщил Эдинька. — Мечтаю стать распорядителем похоронных процессий.

— Ну мы с вами серьезно, а вы все шутки шутите, — в самом деле уже сердилась Мария Александровна.

— Ну почему же, — возразил жене белорубашечный Мамлеев. — Профессия хорошая, всегда нужная, пользующаяся особым уважением. Почтением, я бы даже сказал. Было так по крайней мере, насколько помню. Так что? В Россию возвращаться не думаете?

Эдуард непонятно и как будто потусторонне захохотал, разве что не стуча кулаком по столу, на который, впрочем, замахнулся. Чему смеялся — непонятно. Но Мария и Юрий засмеялись в ответ: Мария — задрав голову с черными волосами, забранными в пучок, Юрий — плечами и верхней частью своей груди, то есть он даже не хохотал, а скорее смеялся внутрь себя, сохраняя бесценную жизненную силу.

— А мы вот с Юрочкой все время думаем, как бы в Россию вернуться, — отсмеялась Машенька. — Ностальгируем по родине, сил уже никаких нет.

— Да, — сообразил сказать Юрочка, — тоска метафизическая.

— Почему же? — выдавил из себя Эдинька, одновременно высасывая языком из зубов жесткие волокна мяса.

Мария Александровна отложила так и не испорченную супом ложку, на полминуты замолчала, при этом показывая всем лицом, что имеет немало заготовленных фраз, отвечающих на этот вопрос. Когда пауза показалась даже ей изрядно затянувшейся, она заговорила.

— Я работаю в библиотеке, — сказала она. — А кто со мной? Молодые девочки, американки. Мы все дружим.

Голос у нее задрожал и захрустел, как бумажный пакет с булками, намокшими от нездешнего дождя.

— И когда у нас кофе-брейк — пятнадцать минут. — Она опять сбилась, но уже не так заметно. — Шестнадцать уже нельзя. Я фильм видела… Он меня взволновал. На реальной основе: пароход в океане и катастрофа, пароход тонет. И что делать? Почему-то шлюпки какие-то тоже потонули, их не хватало. Всем спастись невозможно. Капитан принял решение — спасать только сильных и молодых, а слабых выкидывать в море. Для меня это непонятно. В СССР женщины, дети, старики — прежде всего. Если пожар, слабых в первую очередь спасают. А там рациональный подход. А что слабых спасать? Все равно погибнут или им мало жить осталось. Спасать только здоровых. Даже не в возрасте дело. Одна женщина активно помогала, а другая ныла: «Я хочу… ах, помогите, я хочу пить», — очень достоверно изобразила актерскую игру Мария Александровна. — А ее раз, и за борт выкинули. Слабая. Боже мой!

— Да что вы говорите? — вздернул русые брови Эдинька. — Кошмар какой!