Отец (не) моего ребенка

Вздрагиваю и отступаю, но мужчина успевает схватить меня за руку и потянуть на себя. В ноздри бьет удушливый запах перегара, немытого тела и ядреного парфюма.

А вокруг как назло ни души!

– Отпустите меня! – вырываюсь из цепкой хватки.

Борис с легкостью отпускает меня, но не отходит.

Наоборот, покачиваясь, надвигается на меня всей массой.

– Так, курица, – загоняет меня к стене дома, – куда собралась?

Я закрываю руками живот. Отступаю шажок за шажком, пока не оказываюсь вдавленная спиной в шершавый бетон.

– Не подходите ко мне! – смотрю исподлобья.

Внутри все дрожит от нахлынувшей паники: я одна, в подворотне, с пьяным мужчиной, который явно не собирается мне здесь цветочки дарить!

– Ты что, овца, угрожаешь мне? – Борис ухмыляется, демонстрируя желтые зубы. – Да ты знаешь, кто я? Что я могу с тобой сделать?

– Что вам от меня нужно?

Голос предательски дрожит.

Ох, нельзя страх показывать! Этот Борис как дикий зверь, только почует страх – с катушек сорвется!

– Отдай мальца по-хорошему Людке – и все. Мы тебя больше не трогаем, – продолжая ухмыляться, он нависает надо мной, уперевшись ладонью в стену над моей головой. – Твой мужик ничего не сделает. Суд в любом случае на нашей стороне будет.

Меня тошнит от амбре, исходящего от него. Хочется закрыть глаза, вжаться в эту стену и исчезнуть. Но я понимаю, что это не выход. Этот Борис не отстанет. И Людка тоже.

Вдохнув для храбрости, вскидываю подбородок:

– Я не отдам сына! Где вы были все эти годы? Чего ждали? Вам не нужен был больной ребенок, верно? И теперь вы его не получите!

Во мне закипает злость. Почти рыча, я упираюсь руками в бочкообразную грудь Бориса и со всех сил толкаю.

Он отступает, с трудом удерживаясь на ногах. На одутловатом лице появляется удивленное выражение. Которое тут же сменяет ярость. Его глаза наливаются кровью.

– Ах ты паскуда! – ревет он и тянет ко мне руки. – Не хочешь по-хорошему, так будет по-плохому!

Кажется, он сейчас ударит меня!

Я инстинктивно сжимаюсь. Закрываю живот. Но не могу позволить этому хаму насладиться моим испуганным видом.

– Только тронь меня! – шиплю разъяренной змеей, защищающей свою кладку. – Ничего вы не получите! Надо будет – буду судиться!

Последние слова рявкаю что есть силы и, нагнувшись, проскальзываю под локтем ошарашенного громилы.

Пока он разворачивается, успеваю отбежать на несколько метров. Хоть срок всего пять месяцев, но живот уже не маленький, далеко с таким не убежишь. Но мне далеко и не надо: впереди уже виднеется людная улица.

Я прибавляю скорость. Ребенок в животе начинает пинаться.

За два шага от выхода из подворотни мое плечо словно сжимают клещами. Рывок назад – и я лечу прямо в волосатые руки Бориса.

Он грубо разворачивает меня.

– Нет, овца, мы не договорили, – цедит, брызгая слюной мне в лицо.

Я вскрикиваю. Взглядом ловлю чей-то силуэт в конце переулка. Кто-то идет сюда.

– Помогите! – кричу. – На помощь!

– Заткнись, лахудра!

Потная жирная ладонь накрывает мой рот. Я хриплю. Второй рукой Борис хватает меня за шкирку и вдавливает в стену.

– Думаешь, кто-то поможет? – дышит мне в лицо перегаром. – Я и твоего урода мажористого в бараний рог скручу!

В мутных глазах мужчины плещется безнаказанность и пьяный угар.

А у меня в голове крутится только одно: пусть говорит что хочет, только не бьет в живот! Все о чем могу сейчас думать – это о малыше, который активно пинается.

Рядом слышится визг машин. Хлопают дверцы.

– Мужики, валите отсюда, – Борис на миг отвлекается от меня. – Я со своей бабой проблемы решаю.

Едва заметное движение рядом. Миг – и его откидывают в сторону. Тяжесть противного пьяного тела исчезает.

Я медленно оседаю на подогнувшихся ногах, но меня подхватывают крепкие руки. Знакомый ментоловый запах окутывает успокоительным коконом. Я вдыхаю его полной грудью – и не могу надышаться. Смотрю на своего спасителя – и не верю глазам.

Сердце то ли испуганно, то ли радостно пропускает удар. А затем начинает биться с утроенной скоростью.

– Ты в порядке? – Вова с тревогой ловит мой взгляд. – Катя, скажи хоть слово. Не молчи!

Но я могу только шлепать губами, как рыбка гуппи.

– Вова? – на глазах выступают слезы, все расплывается. Жалко всхлипываю. – Как ты… откуда?..

– Да разве тебя можно оставить одну, горе мое?

В уголках его глаз появляются добрые лучики, но взгляд остается серьезным и цепким.

Я кидаюсь к нему на шею, как к самому родному человеку в своей жизни. По щекам текут слезы.

– Я… там ребенок… а он… а я, – начинаю рыдать.

Вова крепко обнимает меня, поглаживает по спине.

– Взять его, – командует охранникам.

И тут в Борисе просыпается невиданная прыть. Он резко приспускает от нас подальше, аж подметки на грязных кроссовках сверкают. Охрана – два шкафообразных амбала – несется за ним, но не успевает догнать. Людкин хахаль сворачивает за угол и растворяется в толпе, как капля в море.

Я шмыгаю носом и перевожу взгляд на разозленного Вову. Он вновь обнимает меня, а затем опускает руку на мой выпирающий живот. Ребенок будто чувствует его и отвечает хорошим пинком.

– Ты какого хрена одна по улицам шатаешься? – сердится Вова.