Отец моего врага

— Иди, — приказал он, — Марина. Иди! Нам тут с беглянкой надо срочно поговорить…

— Ты без разрешения, что ли, уехала? — шепнула мне подруга, я не нашла в себе силы ответить. Вцепившись в ее запястье, многозначительно дала понять — что девушка никуда не пойдет. С Королевым остаться наедине я не хотела и не могла!

— У вас два варианта развития событий, — по-хозяйски топая ногой, Прохор Германович положил ладонь мне на плечо. — Первый — Марина выходит, и мы с Олей тихо-мирно решаем недоразумение, — вторая рука упала на плечо, и я прикусила щеку изнутри до боли, чувствуя на себе тяжесть веса мужчины. Будто сваями в землю заковали! — Второй — Марина дальше спокойно спит, а я беру Олю, и мы возвращаемся обратно. Опять же, тихо-мирно.

Тишина длилась вечность, ректор дал время на обдумывание. Марина смотрела на меня широко распахнутыми глазами, громок вопившими: «Что нам делать?! Мне страшно!»

— Никуда Марина не пойдет! — взорвалась я первая, не выдержав тяжелой атмосферы. — Это наша с ней комната, и только мы с ней будем решать, когда, кто и где…

Не дослушав, Прохор Германович подхватил меня под мышку, отрывая от земли, словно пушинку. Я завизжала с перепугу, не зная, что делать: удерживать сползающее полотенце или отталкивать от себя ректора.

— Стойте, стойте! — прервала эту вакханалию Марина, поднимаясь с места и медленно пробираясь с двери. — Не надо никуда уносить Олю! Я выйду, ладно! Но буду у двери, понятно вам? Один ее крик — звоню…

— В полицию? — посмеялся Прохор Германович. Его закатывающиеся глаза так и кричали: «ну-ну!»

— Нет, — девушка гордо вздернула подбородок, уволакивая за собой телефон. — Нужным людям!

Марина вышла прочь, прикрывая за собой дверь. Я знала, что стоит она прямо за ней, но все равно диалога нашего не услышит, только если Прохор Германович не собирается орать во весь голос. А он, увы, и не собирался. Лишь смотрел на меня долго, пристально. С обвинением и требованием чего-то непонятного.

— Почему ты уехала? — на лице ректора отразилось такое искреннее непонимание, будто он и вправду не видел причин. Будто я буквально из-под алтаря сбежала к любовнику!

Я растерялась, на секунду опустила взгляд. Сердце вырывалось из груди, когда такая родная и знакомая ладонь прошлась вниз по плечу, погладив локоть и переплетя наши пальцы.

— Скажи мне, что просто испугалась, — прошептал он, зарываясь носом в мои мокрые волосы. Глубоко вздохнув, Прохор Германович замер, мучительно качая головой: — Скажи мне, что ошиблась…

Мне нравилось стоять так, позволять мыслям улетать в розовые дали. Не думать о боли в груди, что горела, стоило мужчине перестать прикасаться. Нравилось обманывать себя…

— Не понимаю, — поморщившись, я позволила себе последний раз погладить подушечкой большего пальцы ладонь… Зарыться рукой в густую шевелюру, почесать ежик на щеках.

— Хочу, чтобы ты понимала, — резко отстранившись, мужчина сжал мое лицо и прищурился, — как серьезно я к тебе отношусь. Ни за что бы не стал заниматься с тобой любовью, если бы не был уверен.

— В чем? — не унималась я, в последний раз заглядывая в голубые глубины. Теперь они не казались мне черствыми и бездушными. Напротив! Никогда в жизни, ни один человек на планете Земля не передавал мне столько эмоций одним лишь взглядом!

— В серьезности своих намерений, Персик, — выдохнул он, без капли колебаний, но все равно нервно. — Еще там, на презентации, я понял, что ты — моя женщина, Оля. Только моя. Тебе не о чем переживать, не от чего бежать. Все наши сложности… Я решу.

Мне хотелось в это верить! Хотелось позволить лапше на ушах въесться в мозг и откинуть предрассудки. Жаль, что легко сказать, а сложно сделать! Криво улыбнувшись, вымученно и не без труда прошептала:

— С моей мамой вы тоже не спали без серьезных намерений?

— Оля… — прохрипел он надрывно. Морщась, как от лимона.

— Или вы это всем девушкам говорите? — не унималась я, Прохор Германович пошатнулся, хватаясь за голову. Меня же было уже не остановить: — Вы говорили, что заметили меня в первый день… Когда я заменяла Кристину или вообще?

— Вообще… — сорвалось с его губ, прежде чем он присел на стул, нервно дергая края черного длинного плаща почти в пол. — В свой первый день работы.

— Значит ли это, — каждое слово давалось адским трудом, желчь подкатила к горлу. — что вы узнали во мне мать? Ведь все говорят, что я пошла в нее, а Кристина — в отца! — упав на кровать, я закрыла глаза и почувствовала, как проваливаюсь на самое дно. Куда-то глубоко под землю. Голос был мертвый, неузнаваемо глубокий: — Нам с вами пора признать, что вы просто заменяете мною маму. Былые чувства воскресли и…

— Оля! — зарычал Прохор Германович, как зверь. Он вскочил с места так, что стол рядом вздрогнул, а стул с грохотом упал на землю. Я посмотрела на него через пелену слез, а ректор прокричал: — Ты серьезно думаешь, что я живу событиями двадцатилетней давности?!

Пожав плечами, я искренне прошептала:

— Все может быть.

— Отлично! — прорычал он так, что стены задрожали.