Отец и сын

– Деньги нужны были. Задолжал я. Да и трудно было чертить. Глаза слабы. И Август Польский говорить не уставал… «Ни к чему августейшему сыну очень уж учиться. За него все другие сделают. Важнее по-французски говорить да танцевать легко и красиво».

– Король совсем не прав. – серьезно сказала жена. – Этого хватит только чтобы сидеть на троне. Что бы править – нужно намного больше. – Она вздохнула. Почему вздохнула? Потому что ясно было уже ей, что для первого Алексей готов уже сегодня, не совсем правда, но готов. А вот для второго вряд ли будет готов и завтра, и даже когда бы то ни было.

22

Не могла дочь написать матери и о том, что муж ее – худ и слаб, и что врачи подозревают у него чахотку. И написать о самом плохом она тоже не могла, а именно о том, что явилась и причина, буквально заставившая ускорить отъезд Алексиса на лечение; причина эта в том что с ним случился у д а р; не тяжкий, правда, поразивший правую сторону, но не лишивший, слава Богу, языка.

Царевича скоро отпустило. Но напугал он всех изрядно. Уже в апреле он выехал в Карлсбад. И уж совсем не хотела, вовсе не хотела прямо писать дочь, например, о том, что муж много пьет и в пьяном виде даже руку на нее поднимает.

Нельзя было писать и о том, что отношение к ней здесь в Петербурге далеко не ото всех хорошее, что только жена царя Екатерина ее, Софию Шарлотту, по-видимому, действительно любит; что младшая сестра царя, которую зовут Натали – смотрит на нее как Мегера, с нескрываемой ненавистью. И не дай Бог, родится девочка; тогда ей, любимой дочери своих родителей станет совсем плохо; так плохо что и сказать нельзя.

А что же можно было писать? Что в начале апреля Алексисис уехал в Карлсбад; что расстались они хорошо; что уехал из Петербурга и свекор-царь, и что она сызнова как-будто одна и так будет не менее полугода.

Зададимся, однако, вопросом. Чего опасалась София Шарлотта, почему так осторожно подходила к тому – что писать, а что не писать? Все просто. Она опасалась перлюстрации своих писем и поэтому старалась, чтобы они выглядели в русских глазах попристойнее.

23

Инсульт, случившийся с Алексеем, настолько встревожил отца, что Петр уже в мае присылает из Ревеля строгое письмо, в котором приказывает, чтобы роды Софии Шарлотты свидетельствовали надежные персоны, которым он, Петр, вполне доверял, а именно: жена канцлера Головкина жена генерала Брюса, а также Авдотья Ржевская. А свидетельствовать рождение они должны были затем, чтобы Петр получил уверенность в том, что ребенок – не подменный. Когда об этой воле свекра сказали будущей матери, она наверняка в мыслях своих бурно возмутилась. Но вслух возмущаться не стала, не стала и протестовать. Поджала только губы и ответила кротко: «Ну что же, раз это так необходимо…»

Сами же роды имели быть 12 июля 1714 года. Родилась девочка. Ее нарекли Наталией. Вероятно, чтобы польстить царской сестрице. А может быть и в честь прабабушки покойной.

Расстроенная вконец неудачею, роженица, еще слабою рукою, пишет Екатерине Алексеевне покаянное письмо, в котором обещает, что следующие роды будут уж точно удачными, и мальчик обязательно родится и все будут довольны, и прежде всех, конечно, Его Величество.

Все понимают, что роженице надо бы отдохнуть, но где можно отдохнуть лучше всего как не дома? И ее – с деньгами, подарками и иными многими милостями отправляют домой, в дорогой ее сердцу Вольфенбюттель. И при этом не ограничивают жестко время отдыха; было сказано, чтобы она помнила: царевич пробудет в Карлсбаде не более полугода.

24

И действительно – через полгода Алексей Петрович возвратился в Санкт-Петербург – посвежевший и пополневший. Примерно в это же время, ну, может быть, чуть-чуть после мужа, в новую столицу русских вернулась и отдохнувшая дома София Шарлотта.

Они повели себя вполне любовно, так что многим казалось, что всем размолвкам конец. Муж и жена встретились снова. Они здоровы, веселы и счастливы. И полны решимости исправить огрех – произвести, наконец, на свет Божий сына.