Отец Арсений

Милостив был Господь, после долгих трудностей взяли помогающим священником в один из храмов Тамбовской епархии. Совершил несколько церковных служб, разрешил настоятель исповедовать прихожан, когда народу приходило много. Первое время никто на исповедь ко мне не шел, уж больно вид у меня неказистый, а потом все ко мне да ко мне шли. Настоятель о. Глеб – человек строгий, хороший и молитвенник большой, стал неодобрительно относиться, что ко мне идут, запретил исповедовать и в алтаре помогающим поставил. Сейчас уже не служу, получаю пенсию за то, что несправедливо репрессировали. Ездил в Нилову пустынь, внутрь не пустили, с берега видно, что порушено много, осквернено. Местные рассказывали, что одно время был в монастыре дом для престарелых, в 1938 г. был лагерь для пленных поляков, сейчас – не знаю, что. В скиту, говорили, был сапный институт, вакцину для животных изготавливали, потом закрытый завод или еще что-то, сказать толком не могли.

Побывал на Николо-Рожке – полное разорение, по берегам озера Селигер туристских лагерей много, крик, шум. Посмотрел, погрустил и уехал. Сердце кровью обливалось. Молился о братии монастырской, расстрелянных, замученных в лагерях, убитых и замерзших на этапах, убитых охраной, умерших от голода и в болезнях, перенесших неисчислимые страдания и мучения. Даже на могиле любимого старца своего побывать не смог. Смерть старца Агапита перенес тяжело. Боюсь даже рассказывать о гибели друга своего – о. Иеракса, тоже келейника о. Агапита, – узнал о ней в 1943 г. совершенно случайно. Встретил заключенного, который на Воркуте шел в одном этапе с о. Иераксом, в это время уже полным дистрофиком, болевшим последней формой цинги. Уже не могущий идти, он шел и падал, задерживая движение, и охрана решила его пристрелить, тело бросили в кусты и забросали снегом.

Соизволил Господь по милосердию Своему послать меня в лагерь как монаха, а не сыном царского сановника, приближенного к императору, носящего старинную княжескую фамилию. Не знали следователи Осташкова и Твери об этом: может быть, дела монастыря не посмотрели, а может быть, уничтожены они были. На допросах умалчивал, что в Петербурге жил, Политехнический институт окончил, в протоколах писал – из крестьян. Если бы знали, что братья белые офицеры и живут в Париже, брат Владимир – генерал и в 1938–1939 гг. расстрелян как шпион и враг народа, то в двадцатых годах расстреляли бы за братьев, живущих в Париже, а 1938–1939 гг. – за брата-генерала, но я сам о братьях узнал только в 1958 г.

Сейчас, Господь сподобил, живу хорошо, комната есть, пенсии на житие хватает, а главное, – молюсь все время и церковь почти рядом с домом, на всех службах бываю. Служить не допускают; настоятель говорит: «Вы за штатом».

Когда в 1956 г. освободили из лагеря, трудно пришлось. Жить негде, деньги, что дали, кончились. Обращался в разные епархии, просил разрешения служить в церкви. В одних за самозванца принимали, не верили, что иеромонах, в других говорили, что церкви закрывают, мест нет; окажут маленькую материальную помощь, – и уходишь. Дошло до того, что милостыню просить начал – было это во Владимире – голодный, замерзаю, с вокзала гонят, отогреться не дают. Помолился Богу, Божией Матери, Заступнице сирых и убогих, и пошел по адресу, что много лет назад дал мне уголовник Степан Глушко по кличке «Якорь» (потом узнал, еще в лагере: был он «вор в законе»). Разыскал улицу, дом, позвонил, открыла женщина в годах уже больших. Говорю: «В двадцатых годах Степан Глушко дал мне Ваш адрес, сказав, если трудно будет, то к Вам обратиться». Анна Николаевна сестрой Степана была, доброты и милости необычайной. Пустила в дом, а я оборванный, грязный; вымылся, белье дала, одежду потом купила, денег много заставила взять. Предлагала остаться жить у нее. Оказывается, Степан писал или рассказывал, что я его в бараке выхаживал, знала она, что я священник. Рассказала: с шестнадцати лет он по плохой дороге пошел, ничто остановить не могло, так и докатился до страшных дел. Отбыл срок, освободился, приехал во Владимир, прожил неделю, а потом в Ростов-на-Дону уехал. С тех пор она его не видела, несколько писем получила, последнее из Канады, перебрался туда в 1946 г., к себе звал.

Прожил я у Анны Николаевны почти месяц, Царство ей Небесное, – умерла два года тому назад. Доброты была неописуемой, учительницей работала почти до самой кончины, переписывался и приезжал я к ней не один раз. Уехал я от нее в Тамбов, и случилось чудо: епархиальный владыка принял меня, общих знакомых нашли, выслушал и направил в большое село, где, по милости Божией, сохранилась церковь. Вот в ней до ухода за штат и служил помогающим священником, теперь – на государственной пенсии. Все эти годы, что на свободе живу, бывших столобенских насельников искал; ни одного не нашел – всех поуничтожили.

Отец Арсений! Все рассказал, как мог, устал, благословите отдохнуть».

Они подошли, благословили друг друга, и о. Серафим ушел в свою малюсенькую комнату, бывшую кладовую.