Отдать якорь. Рассказы и мифы

– Хер минц, – обратился как-то ко мне Суматоха, когда мы изнывали от нестерпимого зноя пятой широты под самодельным тентом из парусины на пеленгаторной палубе ходового мостика, – что Вы думаете о прошлом?

– По разному думаю: и плохо, и хорошо…

– Нет, я в смысле его реальности: есть оно или нет его?

– Дорогой Суматоха, сходи лучше к нашему доктору, пусть он отвесит тебе пилюль для улучшения памяти. Может быть, ты тогда и вспомнишь о своём прошлом. И как ты не ту гайку на компрессоре открутил.

– Не иронизируйте, хер минц, никакой я гайки не откручивал. А задал я Вам очень серьёзный вопрос. Прошлого нет, так же, как нет будущего. Можно только допустить, что будущее будет. Но в настоящий момент его нет. Каждый миг будущего – это настоящее, которое через следующий миг уходит в прошлое. А прошлое, в свою очередь, – химера, ирреальность. Его нельзя ни потрогать, ни почувствовать. Есть только настоящее. Ловите этот миг и наслаждайтесь, хер минц, он может прерваться неожиданно. И тогда не будет ничего.

– Здорово его пришибло в рефотделении, – рассуждал растянувшийся рядом со мной под тентом второй электромеханик. Если бы не его травма, я бы ему точно кренделей отвесил по первое число. «Наслаждайтесь, хер минц, мгновеньем – все прелести тропиков к Вашим услугам». Люди чуть ли не мрут от жары с его подачи. В каюте так вообще адский климат. А он рассуждает здесь о прошлом и будущем, которых якобы нет и не будет. А шишка на твоей голове, она откуда? Из настоящего?

– Шишка, хер минц, это только едва уловимый отзвук прошлого. И указывает она, что настоящее присутствует в настоящем.

– Ты какой-то умный стал, – издевался второй, – тебя надо капитаном сделать. Смотришь, мы завтра и лишимся будущего, которого нет.

Суматоха с сожалением посмотрел на нас и с достоинством удалился.

– Или у него того, – покрутил пальцем у виска Геннадий Викторович, – тихое помешательство, или перешёл к высшим сферам сознания, в чём я очень сомневаюсь. Сегодня, кстати, вино тропическое выдают. Давай объединяться. Тащи сюда свою знакомую практикантку из Гидромета, посидим вечером под звёздами, как люди. Под гитару попоём. Помечтаем о светлом будущем, которого не будет. Вспомним о прошлом, которого не было. Поживём в настоящем, которое только и есть.

– Хорошая идея, – отозвался я.

Вечером мы сидели под растянутым мною тентом – бывшим чехлом для грузовой лебёдки, попивали положенное нам в тропиках сухое вино, медленно охлаждались от дневного зноя. Иногда я брал в руки гитару и пел что-то немудрёное про туманы, тайгу и перекаты. А Геннадий Викторович, наш второй электромеханик – жуир и балагур, подпевал мне густым фальшивым басом. Туда же иногда вклинивался женский голосок нашей практикантки из Гидромета Надежды. Её молодость вдохновляла нас на подвиги. Но единственный подвиг, который мы могли совершить – это подарить ей тёмную освежающую ночь звёздных хороводов. А звёзды как раз в ту ночь светили исправно, что выдавалось редко в тех краях. И я думал про себя, медленно потягивая из стакана «Мукузани»:

– Может быть, прав Суматоха. Нет в этом звёздном мироздании ничего, кроме настоящего мига. Именно в нём сконцентрировалась вся моя жизнь, и вся материя пространства, и всё время бесконечности. А только что отпетые песни, унёсшиеся в выси этого мироздания, уже никогда не возвратятся назад. Этот миг настоящего пронизывал меня, словно невидимой иглой, прикалывал, как пойманного мотылька, к вечному полотну бархатной ночи, у которой не было ни конца, ни начала.

Мы открыли вторую бутылку грузинского вина, разлили по стаканам, разложили на узких деревянных досках палубы плоды инжира, банан, размякшую хурму – дары недавнего планового захода в Сенегал.

– За дружбу, за миг и за вечность, – предложил Геннадий Викторович, поднимая на уровень глаз стакан с белым вином.

Он, видимо, тоже проникся уникальностью момента. Или на него каким-то образом повлиял Суматоха.

– Мальчики, давайте я вас поцелую, – предложила вдруг Надежда.

Мы дали себя поцеловать в небритые щёки, заели это дело инжиром и запили белым грузинским вином «Мукузани», которое выдавалось нам регулярно каждые три дня. По бутылке на брата. Хорошее было время. Над смутной кромкой горизонта всходила луна. Она привносила в этот мир ещё одну загадку и в то же время проясняла картину окружающих нас вод, делала более контрастными очертания судовых конструкций, превращая их в причудливо-загадочные переплетения геометрических фигур и линий. И нам казалось, что мы уже не в Атлантике, а в океане космоса несёмся среди знакомых созвездий то ли в вечность, то ли в забвение. Но, главное, мы растворялись во всём этом, не ощущая собственного я. Сливались с мировым пространством.