Отдать якорь. Рассказы и мифы

– Уникальными благовониями Эллады. Очень хорошо вместо нашатыря с похмелья. Рекомендую.

После завтрака я почувствовал себя так отвратительно, что захотелось вывернуться наизнанку и в таком виде опять принять горячий душ. Мутило, и в глазах стояла пелена. Оказалось, капитан чувствовал себя не лучше.

– Это всё дыня, – делал он заключение, – недаром Нико предупреждал нас. Сам-то он как?

– Ему хоть бы что. Он защищён древними духами Балкан.

– Как в таком состоянии сдаваться Регистру, не понимаю. Ничего себе – поели дыньки, называется.

– Придётся сдаваться с потрохами, – через силу сострил я, подавляя приступ тошноты.

Сдаваясь Регистру, я время от времени отлучался. Чистило меня по полной программе. Все токсины, злобные бактерии и микробы, накопленные мною за всю мою грешную жизнь, извергались из меня, как из брандспойта. Я напоминал фонтанирующий мешок с помоями, на который случайно наступил какой-нибудь Олимпийский бог. Хуже мне ещё не было никогда. Но с другой стороны, по-другому не достигнешь обновления. А я явно обновлялся – через муки, тошноту и боль. Похоже, капитан проделывал то же самое. Выглядел он ужасно.

– Как Вы, Пётр Артемьевич? – спрашивал я, перекрещиваясь с ним по торному пути в гальюн, хотя и так было видно, что хуже не бывает.

– Ох, не спрашивайте, Сергей Павлович. Лёгкое недомогание всего лишь, а какой внешний эффект!

Самым трудным в моём положении было ещё то, что в таком нехорошем состоянии я должен был обвести вокруг пальца представителя Регистра по одному серьёзному пункту. Это касалось систем автоматической сигнализации систем перелива масла и топлива, без чёткой работы которых нас просто не выпустили бы в море. На этот случай у меня был заготовлен «рояль в кустах». От нерабочего датчика перелива топлива я заранее провёл кабель в дальний угол машинного отделения, где сидел, как в засаде, наш моторист. Он должен был в момент подачи условного знака замкнуть концы кабеля, тем самым сымитировав срабатывание датчика. Условным знаком было как бы случайное почёсывание головы. Всё получилось с первого раза. Но индус из Регистра Веритас, видимо, хорошо знал этот пароход и с глубокими сомнениями на челе попросил повторить имитацию перелива. А у меня в это время начался позыв к очередному извержению, и датчиков на перелив во мне не было. Поэтому я, сложив по-индийски ладони и сделав положенный в таких случаях поклон, опрометью кинулся из машинного отделения в ближайший гальюн, что вызвало у инспектора ещё большие подозрения.

За время моего отсутствия «дед» сумел объяснить ситуацию и убедил инспектора в полной работоспособности систем сигнализации. Мне это было только на руку. Потому что в тот момент я был вымыт и выполоскан изнутри самым тщательнейшим образом и ничего толком не соображал. Инспектор понял это по моим глазам. Скорее всего, они напоминали ему глаза Вишну в состоянии сансары.

Вышли мы из гавани Солоников к вечеру. Нико стоял внизу на причале и махал нам рукой. Выглядел он отлично и бодро, поскольку весь день проспал у меня в каюте, потом плотно поужинал и прочитал нам лекцию о вреде сочетания алкоголя с некоторыми продуктами.

– Как только всё придёт в норму, – почти кричал он, перекрывая шум работающих винтов, – вернусь в Тбилиси!

И он запел:

Тбилисо, мзис да вардебис мхарео,
Ушенод сицоцхлец ар минда,
Сад арис схваган ахали варази,
Сад арис чагара мтатцминда!

Свою каюту проветривал я долго ветрами Эгейского, Ионического и Средиземного морей. И только при подходах к Атлантике, когда мы прошли почти всё Средиземноморье, в каюту можно было заходить без боязни заполучить астматическое удушье. Но всё равно лёгкий фон уже не удушливого, а скорее бодрящего концентрата из мультизапахов, которые оставил здесь Нико, ещё долго сохранялся в воздухе моей комфортабельной каюты на теплоходе «Максим». Это можно было сравнить с тем, когда хорошее терпкое старое вино разбавляют больше чем наполовину водой. Этот запах, глубоко впитавшийся в каютную утварь, сохранялся почти до окончания рейса. Я даже подозреваю, что он был синтезирован и занесён в генетическую память китайского лимонника, который рос и расползался по жилому пространству моего обиталища. Нико оставил после себя, если не душу, то свой дух, запах. И это был запах Греции, имевший специфический грузинский акцент.

Тбилисо, мзис да вардебис мхарео…

Солоники – Рига 1995

Дважды крещёный (Рассказ «деда»)