Отдать якорь. Рассказы и мифы

– Ну, так чего ж ты тогда спрашиваешь? Земля вообще – сумасшедший дом Вселенной.

– Но ты – исключение?

– Вот от этого мне и горько. Легче быть, как все, и ничего о себе не знать.

– Давай выпьем за Грецию, – предложил я, – здесь хорошо мудрствуется.

– Не даром же греческая философия покорила мир! Но я хотел бы выпить за Россию. Тоскую по ней. Когда у вас там всё уляжется, вернусь. Честное слово. Я хотя и жил в Грузии, но отождествляю её с Россией.

Мы выпили и за Грецию, и за Грузию, и за Россию. Баккарди был терпким и пронизывающим, и лёд быстро таял в стакане. Молодая женщина за стойкой бара мило нам улыбалась.

На набережной было много гуляющих. Дневная жара уступила место мягкому вечернему теплу, которое вливалось в лёгкие, заполняло поры, артерии и клетки. Я был буквально пропитан этим выдержанным, как хорошее вино, теплом. Душа и тело просто купались в вялотекущих эфирных потоках. И почувствовать их мог только житель Северной Европы. Местные, скорее всего, не замечали той атмосферы комфорта и блаженства, в котором буквально растворялось всё тело. Я поделился своими мыслями с Нико, на что он продекламировал:

– Из тварей, которые дышат и ползают в прахе,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека.

– Это что, на тебя «Баккарди» так подействовал? – удивился я.

– Гомер.

– Не ожидал такого от грека. Неужто так всё пасмурно?

– Подумай сам, – с жаром стал объяснять Нико, – ведь жизнь на Земле можно представить, как не свойственное планетам заболевание. Всем давно уже известно, что ни на Марсе, ни на Венере, ни на какой другой планете жизни нет. А если о ней начинают говорить – это очередная спекуляция. Естественное состояние всех небесных тел – безжизненность. А наша планета хронически больна жизнью. Хорошо это или плохо – никто не знает. Такие категории для Вселенной не существуют. А если и существует, то только одна – хорошо. Всё, что ни делается в Ней – хорошо. После шести дней творения что сказал Бог? «И сказал Он, что это хорошо». Для кого хорошо? Для него? Или для нас?

– Ну, если тут замешан Бог, тогда какое же это заболевание? Это всемилостивейший акт творения.

– Бог начинается там, где кончается мысль. А пока я мыслю, я сомневаюсь.

– Тогда включай свою мудрость.

– Мудрость сейчас не работает почему-то. И я задаю себе обычный вопрос: «Хороша ли жизнь в человеческом понимании?» Наверное, в своём начале, если ты родился здоровым и ещё ничего не знаешь о последствиях, она, как нечто неожиданное и новое, хороша. Но посмотри на старое животное или старого человека и ты не скажешь, что твоя болезнь под названием жизнь прекрасна.

– С ума можно сойти! Спиноза, Гомер и Эвклид в одном флаконе! Моё минорное настроение ты превратил в сумбур. И я теперь не понимаю, плохо мне или хорошо? Зачем мы пили это непонятное для меня «Баккарди? Чтобы ты мне втемяшивал, что я неизлечимо болен жизнью? Да пусть даже и так. Все мы рано или поздно вылечимся от этой болезни. А сейчас – болей себе на здоровье.

– Вот это ты хорошо сказал! – обрадовался Нико. Главное знать, что вылечишься. Memento mori. Это спасает нас от меланхолии…

Придя на пароход, мы продолжили «праздник жизни». К нам присоединился капитан Пётр Артемьевич, который до нашего прихода совершал вечерний моцион, прогуливаясь по палубе и любуясь ночным видом Солоников. Сидели мы долго, допивая греческое бренди «Метакса» и заедая его душистой мягкотелой дыней. Правда, Нико к дыне не притронулся, всё время предупреждая нас, что будет плохо, и удивлялся, что мы его не слушаем.

К утру мы легли спать. Предстоял напряжённый рабочий день – сдача судна Морскому Регистру. Я предложил Нико диван, а сам уже было собрался броситься на свою необъятную, почти двуспальную койку. Но когда Нико снял ботинки, чтобы растянуться на предоставленном ему ложе, я понял, что в каюте я не засну. Носки Нико источали умопомрачительное амбре. Я бы даже согласился спать в слоновнике, но только не рядом с носками моего симпатичного знакомого. Здесь присутствовала вся квинтэссенция земных «ароматов». Здесь витал сконцентрированный запах Греции, который явно клонил в обморок. Мне пришлось лечь в каюте у старпома, на диване.

Утром, часов в 10, появился представитель Регистра – смуглолицый индус с очень внимательными и, наверное, умными глазами. Я встал немного раньше и хотел зайти в свою каюту, чтобы принять душ и почистить зубы, но, открыв дверь, понял, что через порог мне не перешагнуть. Сразу за дверью стеной стоял плотный, почти удушливый запах, который бил сногсшибательным «зефиром» не столько по обонятельным центрам, сколько кувалдой в лоб. Я еле удержался, чтобы не упасть навзничь.

Пришлось воспользоваться старпомовским душем. Сам старпом появился только к завтраку. Они с «дедом» сидели всю ночь в каком-то ресторанчике и слушали греческие песни.

– Пришлось воспользоваться твоим диваном, – сообщил я ему, – моя каюта вся занята.

– Вся?! – удивился старпом. – И чем же она занята, если не секрет?