Отчий дом

— Господа, только прошу оставить между нами… У меня с поручиком Стоякиным предвидятся серьезные осложнения… Как бы он не отставил меня от полетов…

— Что такое? За что? — полюбопытствовали офицеры.

Зарайский замялся:

— Видите ли… У меня с его женой… И уже давно. И самое скверное — Стоякин об этом знает. Веронике Петровне скучно с ним. Вы ведь знаете, он молчун и отшельник. А она любит бывать в обществе, танцевать, кружить головы. Ах, что это за женщина, господа!

Нагловато-красивые глаза Зарайского были сладко прищурены, и что-то обнаженно чувственное было в его полураскрытых красных губах.

«Вероника… — вспомнил Петр Николаевич, — неужели та самая, что лет десять назад гостила в имении у Зарайских? Десять лет. И вот где встретилась она снова с Николаем…» С ней была тогда Сашенька, тоненькая девушка, в которую Петр Николаевич чуть не влюбился. «Неужели и она стала… такою же, что и Вероника?»

Зарайский придал своему голосу циничную игривость (эту манеру особенно не терпел в Зарайском Петр Николаевич) и перешел к таким подробностям, что Лузгин и Митин похохатывали, как от щекотки.

Петр Николаевич, почувствовал ту хорошо знакомую ему тошноту, волной подступавшую к груди, когда рушились все перегородки, и, обычно сдержанный, он не мог предотвратить вспышки гнева. Он вознамерился было отойти прочь, чтобы не слышать ни самоуверенно-пошлой болтовни Зарайского, ни повизгивающего смеха купеческих сынков. Но вдруг прозвучал чей-то негодующий напряженный голос:

— Эт-то подлость! Да, подлость!.. За спиной поручика Стоякина рассказывать о связи с его женой и потом глядеть ему в глаза… и улыбаться… Черт! Я не умею это выразить… Но так отзываться о женщине, которая… доверила тебе свою любовь, которая…

Зарайский побагровел. Офицеры засмеялись:

— Ха-ха! «Женщина, которая доверила свою любовь!» Ты поэт, Миша.

— Ему еще никто не делал таких подарков!

— Дамы на вечерах в Собрании доверяют ему лишь свои перчатки и шляпы, не более!

Петр Николаевич посмотрел на того, кого звали Мишей. Маленький, даже хрупкий на первый взгляд юноша с круглыми щеками и детски припухлыми губами на побелевшем лице. Но в смелом разлете бровей, в гневном выражении темно-серых глаз сказывался уже мужчина, который умеет постоять не только за себя, а и за других.

«Как я его не заметил прежде? — думал Петр Николаевич. — А ведь молодец, право, молодец!»

— Ты! — бросил Зарайский, презрительно прищурясь. — Берешься судить о вещах, не имея о них ни малейшего понятия! С тобой ни одна…

— Вот-вот! — сжимая кулаки, воскликнул Миша. — Вероника Петровна для тебя вещь! Носовой платок! А поручик Стоякин, может быть, страдает…

— Господа, господа! — успокаивал князь Вачнадзе. — Горячая голова да язык — предатели, никогда не доверяйтесь им. Кстати, сюда идет поручик Стоякин.

Все стали с преувеличенной старательностью рассматривать «Фарман».

6

Полеты начались неожиданно. Стоякин долго ходил по аэродрому, выбирая место, где земля подсохла после весенней распутицы. Потом окликнул Петра Николаевича и сказал обыденным, даже скучным голосом:

— Пойдете со мной в воздух. Осмотрите аэроплан и доложите о готовности его к полету.

Петр Николаевич вытянулся, звякнул шпорами.

— Слушаюсь, господин поручик!

Стоякин глянул на ноги Нестерова и поморщился:

— С этими… бубенцами… придется расстаться. Они будут мешать управлять аппаратом.

— Слушаюсь, — улыбнулся Петр Николаевич и, нагнувшись, стал отстегивать шпоры.

Захолонуло сердце от радости. Он осматривал аэроплан и, по правде сказать, мало что видел: волненье не давало сосредоточиться. Механик Нелидов, маленький, смуглый, как цыган, унтер-офицер, ободряюще похлопал Петра Николаевича по плечу:

— Порядок! За Нелидова краснеть не будете, ваше благородие!

Петр Николаевич благодарно улыбнулся, ему понравилось излюбленное нелидовское словечко — «порядок!» Он услышал, как в десяти шагах от самолета Нелидов докладывал Стоякину:

— Ваше благородие! «Фарман» номер три к полету готов. Мотор проверен.

Петр Николаевич тоже направился к Стоякину, но тот остановил его:

— Первый полет я сделаю один.

Он отстегивает кортик. Садится в аэроплан. Твердое лицо его с плотно сжатыми губами непроницаемо.

«Бог!» — с уважением подумал Петр Николаевич.

Нелидов дернул за винт. Раздался оглушительный треск «вертушки» — все шесть цилиндров мотора «Гном» вертелись в кожухе, напоминая точило. Четыре велосипедных колеса дрожали под тяжестью биплана…

Стоякин махнул рукой, и солдаты отпустили крылья. Аэроплан, подпрыгивая, порулил по полю, потом приподнял хвост и побежал вперед. Шум мотора исчез, будто растворился в широком просторе аэродрома. И вот аэроплан уже висит в небе. Стоякин «пробует» воздух.

Офицеры с завистью и некоторым страхом одновременно, посматривают на Нестерова.

— Везет тебе, Петр! — проговорил Зарайский с напускным дружелюбием; но тут же сорвался на обиду. — Нет, ты скажи, отчего он начал именно с тебя?

— Надо же с кого-нибудь начинать, господа, — отозвался Петр Николаевич, неотрывно следя за аэропланом.