Отчий дом

— Что ты, Алексей! — зашикали на него со всех сторон.

— Накаркаешь еще…

— И без тебя тошно!

Вдруг недалеко от себя Петр Николаевич услышал нагловато-небрежный голос:

— …Когда муж внезапно вернулся, она сказалась больной. Лежит с мокрым полотенцем на лбу, стонет, а под кроватью… выглядывает сапог Александра…

«Где я слышал этот голос?» — подумал Петр Николаевич, стараясь припомнить и одновременно морщась оттого, что рассказчик, хороня товарища, рассказывает анекдоты.

Офицер закашлялся и обернулся. На его лице на мгновенье застыл испуг, потом заблестела притворная улыбка.

— Ба! Нестеров!.. Петька, ч-черт, поди сюда!

То был Николай Зарайский.

— Князь, знакомься: мой однокашник по корпусу и Михайловскому училищу, — громко рекомендовал он Петра Николаевича своему спутнику. Тот дружески улыбнулся, показывая белые, с голубоватым отливом зубы и тихо проговорил:

— Князь Георгий Вачнадзе.

— Для меня он просто Жоржик! — вставил Зарайский.

— Это, должно быть, потому, что ты тоже князь, — сказал Петр Николаевич.

— Разумеется, — самодовольно ответил Зарайский, не поняв иронии Нестерова. Николай всюду козырял своим княжеским титулом.

— Ну, рассказывай, — небрежно хлопнул Николай Нестерова по плечу. — Где ты был в эти годы, где служишь сейчас? Помнится, ты уехал на Дальний Восток вслед за хорошенькой, если не ошибаюсь, мадмуазелью Наденькой. Но почему ты здесь? Или ты тоже решил вступить в общество самоубийц?

— Каких самоубийц? — не понял Петр Николаевич.

— Авиаторов. Так нас называют некоторые газеты. А одно французское страховое общество считает, что пользование летательным аппаратом является высшим видом самоубийства!

— Страховое общество можно понять: оно боится связываться с авиаторами, — сказал Петр Николаевич холодно, — но тебя я что-то не пойму. Ты разделяешь мнение страхового общества?

— Этот покойник убеждает в справедливости мнения французов! — продолжал Зарайский. — Третьего дня Федька Волков пил с нами в «Яре» и плясал с цыганочками, а нынче вот… со святыми упокой!..

Петра Николаевича всего передернуло от нагловато-пошлого тона, с каким Зарайский говорил о покойном товарище и от той рисовки «избранников смерти», к которой прибегали, чаще, впрочем, перед дамами, подобные авиаторы.

— Зачем же летать, когда боишься… Пошел бы опять в гусары! — едко заметил Петр Николаевич. В нем проснулась давняя неприязнь к Зарайскому.

На лице Вачнадзе блеснула одобрительная усмешка…

— Это не твое дело! — бросил Зарайский и обиженно отвернулся. Больше он не проронил ни слова.

«Встретил дружка!» — вздохнул Петр Николаевич.

На кладбище под сенью плакучих берез тут и там блестели алые воздушные винты аэропланов на могилах погибших летчиков. Одни концы лопастей были устремлены в небо, а другие зарылись в землю, словно напоминая о трагическом мгновении, оборвавшем молодую и смелую жизнь.

В ступицы винтов были вклеены фотографии погибших. И странно, к какому бы винту Петр Николаевич не подошел, на него смотрели улыбающиеся лица, веселые, приветливые глаза.

Они улыбались, точно приветствуя его, пришедшего им на смену, и кому суждено, быть может, разделить их участь. Горькое чувство, сжало сердце Петра Николаевича.

«Да, не розами усеян путь авиатора. Как Змей Горыныч, сторожит его смерть, не пуская в небо. И все-таки… Все-таки никогда не пожалею я, что пришел на смену этим молодым, дерзким и прекрасным людям. Небо надо отвоевать у Змея Горыныча!..»

Ему понравилась мысль о Змее Горыныче. Сказка, услышанная в детстве, спустя много лет блеснет вдруг новыми красками, и человек благодарно улыбнется ей: она помогает разобраться в сложном лабиринте жизни.

5

Учебные группы еще не были укомплектованы, и вновь прибывшим офицерам разрешили заняться устройством личных дел. На тихой, усаженной липами Люцевской улице Петр Николаевич снял большую комнату с широкими окнами, выходящими в сад. Ветки яблонь мягко стучали по стеклу, на стенах солнечные зайчики прыгали по длинным теням от веток.

Но больше всего прельстило его старенькое фортепиано, стоявшее у стены возле двери. Фортепиано было совершенно расстроено, что-то в нем дребезжало и шипело, но Петр Николаевич с волнением и какой-то необыкновенной радостью сыграл любимых своих «лебедят». Нежная, ласкающая душу мелодия полилась свободно, легко, точно она была рождена этим солнечным, светлым утром, этим синим будоражащим чувства весенним небом…

Ярко-белые зайчики качались на отражениях веток. Длинные пальцы Петра Николаевича бегали по клавишам, он играл долго и жадно, истосковавшись по музыке. Потом к нему постучались. Вошел старый еврей. Нестеров осоловело глядел на него, словно внезапно разбуженный, все еще во власти сновидений. Ах, книги!.. Он купил у букиниста две связки книг.

Хозяйка квартиры удивленно рассказывала соседям: