Отчий дом

— Чудной офицер мне попался. Право, чудной!.. Прежние жильцы все больше бражничали, из-за девок дрались, шум стоял на всю улицу. А этот — молодой, красивый, в летчики готовится, а сам тихий, ласковый, обходительный, ну, чистый агнец божий, ей право. Все больше с книжками сидит да пишет, пишет… Давеча вхожу к нему, а он… птиц рисует. Много-много птиц, да все кувыркаются они у него, будто играют… чудно! По вечерам долго сидит, не зажигая лампы, сумерничать любит. Потом вдруг заиграет на фортепиано, ах, как чувствительно заиграет!..

Наконец начались занятия в учебных группах. Изучали теорию авиации, метеорологию, моторы. Петра Николаевича определили к инструктору поручику Стоякину. Этого угрюмого, уже немолодого офицера звали «богом аэродрома», и многие гатчинские жители по вечерам ходили любоваться его полетами.

Петр Николаевич был в восторге. «Хорошо, что попал к Стоякину. Летчик отменный, я слышал о нем еще в Петербурге». Он даже не успел удивиться тому, что в группе из семи человек оказалось четыре офицера из одного кадетского корпуса — он, Зарайский, Ленька Митин и Васька Лузгин.

Поручик Стоякин, коренастый, смуглый, с твердыми, энергичными чертами лица, в кожаной тужурке, из-под полы которой выглядывал офицерский кортик, и в кожаном шлеме с большими овальными очками, молча разглядывал учеников. В его черных, строгих глазах читалось, примерно, следующее: «Ну-ка, какой народец попал ко мне? Похоже, что половина из них будет отсеяна».

Многим становилось не по себе под его пытливым, недоверчивым взглядом. Только два князя — Зарайский и Вачнадзе, — держали себя непринужденно. В ангаре тянуло сладковатым, поначалу очень приятным запахом эмалита — специальным лаком, которым покрывалась обтяжка крыльев и хвостового оперения аэроплана.

Стоякин, по слухам, не отличался многословием, и теперь Петр Николаевич в этом убедился.

— Господа офицеры! — сказал Стоякин резким голосом, будто остался недоволен осмотром своих учеников. — Запомните правило: летчик должен быть бесстрашным и осторожным. Если только осторожен — скверно, если только бесстрашен — плохо!.. А теперь перейдем к изучению аппарата. Это «Фарман-4»…

Петр Николаевич внимательно всматривался в самолет и сравнивал его с «Райтом». Он густо был опутан тросами и проволокой. Позади крыльев, на четырех стальных трубках, как обычно, находились стабилизатор и руль поворота, зато руль глубины оказался впереди, у верхнего крыла, как козырек. На нижнем крыле помещалось плетеное сиденье летчика, сзади на брусках — мотор.

«Каракатица! — неодобрительно окрестил его Петр Николаевич. — Право, каракатица!»

— Кстати, господа… Иные летчики зовут «Фарман-4» высокомерно-пренебрежительно — «Фармашкой», будто имеют дело со своим денщиком или с лакеем. Упаси вас бог от этого! «Фарман» рано или поздно отомстит за неуважение к себе…

Петр Николаевич покраснел, словно Стоякин мог прочитать его мысли. В словах инструктора слышался суеверный страх, но Нестерова удивило и глубоко тронуло другое: «Аэроплан надо любить, ведь у тебя с ним одна судьба, и не раз он спасет тебя, может быть, от верной гибели. Очень верная мысль! Не полюбив, нельзя до конца понять ни человека, ни аппарата…»

Теперь уже по-иному смотрел Петр Николаевич на «Каракатицу». Ему даже понравилось весьма любопытное крепление мотора. «Можно позаимствовать и для моей конструкции…»

В перерывах между занятиями Стоякин уходил в глубь аэродрома — курить. Уходил один и, жадно затягиваясь, выкуривал по две папиросы кряду.

Зарайский громко рассказывал про злоключения «князя Жоржа».

— Пригласила нас с ним на вечер дочь генерала Лебедева, хорошенькая Лили. Ну-с, пришли. Князь Жорж — ты меня простишь, мон ами? — на виду у всех гостей поскользнулся на паркете и, падая, зацепил старуху генеральшу, сбив ее с ног. С генеральшей сделалось дурно и она, по милости князя Жоржа, на весь вечер была водворена в спальню.

Затем принесли вазу с пирожными. Князь Жорж взял у слуги вазу и вместо того, чтобы обойти с нею дам, преспокойно взял пирожное и поставил вазу на стол. Дамы подарили нас взглядами, от которых у меня заныли зубы.

Но дальше получилось еще веселей. На стене висел «Орден де Танц», свежая краска еще не обсохла. Князь Жорж, как известно, одним глазам не доверяет и прибегает к помощи пальцев. Надо ли говорить, что вся пятерня мон ами вскоре отпечаталась на стене?.. Кончилось тем, что мадемуазелле Лили плакала, генерал топал ногами, а князя Жоржа на самом быстром аллюре вынесло на улицу…

Офицеры смеялись, подтрунивая над князем Вачнадзе. Он стоял полуопустив голову, с рассеянной улыбкой на лице…

«Что он за человек? — думал Петр Николаевич. — Временами кажется, что он неглупый, добрый и только по стародавней дурной привычке, что ли, позволяет Зарайскому корчить из него шута. По крайней мере, в случайно перехваченном взгляде его видится совсем другое, не шутовское».

Зарайский оглянулся на спину Стоякина, курившего в глубине аэродрома, и, понизив голос, будто инструктор мог его услышать, продолжал: