Отчий дом

— Так оно ведь и без слов ясно, что по рукам! А жена с внуками… Отобьем, Андрей Семенович, поздравительную телеграмму новогоднюю! С картинкой самой лучшей серии. Да и сказано же, что казаку с «жонкой не возиться»… К тому же, Андрей Семенович, — Сорока с напускной серьезностью окинул глазами чистое, синее-синее, озаренное солнцем небо, — к тому же большого снега ждем на завтра! Так что же для вас, Андрей Семенович, лучше? Встречать Новый год в теплом и дружеском кругу земляков или же в холодном, занесенном снегами вагоне среди Брянских лесов?

— А в лесах, как известно, еще и волки, — добавил Сорокопуд.

…И был, как это пишется о сотворении мира, день, и была ночь. И еще было после этого два дня и две ночи. И все произошло так, как они говорили.

Некогда было Лысогору отыскивать в Старгороде свои юношеские следы. Во-первых, потому, что, занятый конспектами и книгами, он в то время не очень и протаптывал эти следы. Даже в знаменитом на весь мир историческом парке, в его темных аллеях, не назначал свиданий девчатам, ибо таким рьяным был тогда в науках, что теперь, как вспомнишь, самому жутко становится. А во-вторых, всего одна лишь весна прошумела здесь над его молодостью. И перемены здесь произошли значительные, несмотря на то что крупные магистрали пятилеток обошли этот город стороной. Перемены здесь такие, что Андрей Семенович, кроме старинного парка, просто не узнавал своего бывшего Старгорода. Сорок лет прожить, вспомнил он давнишние мамины слова, не кнутом щелкнуть! И, сказать правду, в первую минуту он даже своего института не узнал, прошел мимо, — таким маленьким и приземистым показался он ему сейчас. И не остановился бы, если бы не ректор Сорокопуд. И свое общежитие, бывшую казарму котовцев, три раза вокруг обошел, пока наконец не узнал. Искал большое, тяжелое каменное здание со стенами метровой толщины, а оказалось — неприметный, приземистый с узенькими окнами, правда, еще довольно крепкий двухэтажный дом, и не больше. И обе главные улицы — Парковая и Котовского… Хотя их, этих улиц, собственно, уже и не было. Улица Котовского — сплошь новая, кроме старинного, мрачного «гостиного двора», застроенная по современным архитектурно-строительным нормам. А на Парковой старые одноэтажные уютные особняки сохранились лишь кое-где. И старинные дуплистые знакомые липы уцелели не всюду. Лишь более чем трехсотлетний парк с фонтанами, гротами, живописными озерами, позеленевшими от времени мраморными греческими богами и институтскими оранжереями, парк, который помнил не только Потоцких, Гонту или Зализняка, а, вероятно, и кошевого Ивана Сирка, если и не самого Тимоша Хмельницкого, — только он, этот парк, поддерживал давнюю, многовековую славу седой, громкой и кровавой истории этого небольшого зеленого районного города. Однако в памяти Андрея, как это ни странно, ни малейшего следа, ни единой романтической истории, которая была бы связана с тенистыми и ароматными липовыми аллеями, темными гротами, греческими богинями, плакучими ивами и озерами, не сохранилось. С другими, совсем другими, хотя и неподалеку отсюда расположенными и далеко не такими пышными, местами связаны у Андрея давнишние, в самом деле романтические воспоминания…

Маленький, красивый, тогда преимущественно студенческий город с его двумя институтами и полдесятком техникумов нравился ему не только своей историей и живописностью, а главное — людьми, тихими, тенистыми улицами, всем своим южностепным строем жизни. А теперь вот открыл перед ним новые качества, новых людей, новую, послевоенную молодежь. И, возможно, потому, что не пробудил, не перевернул душу, а лишь вызвал мягкие минорные воспоминания, он, этот старинный город, и многолюдные встречи, устроенные для него здесь, как-то словно бы сгладили, пригасили и уравновесили остроту очень уж интимных, очень глубоких и болезненных терногородских впечатлений.

Выезжал он из Старгорода на Новый год, первого января вечером, охваченный тихой грустью и глубоким душевным умиротворением. Потому что жила в нем теперь уже не та острая, рожденная пустынностью забытого кладбища, глубокая печаль, но и нечто новое, связанное с этим его путешествием в родные края. Он будто даже сильнее стал, будто сбросил со своей души тяжесть давнишней, многолетней усталости.