Отчий дом

Мама родная! Разве же он мог тогда подумать, как быстро, как резко, с громом и бурей, свершится великий перелом, подготовленный великой весной революции и титанической работой ленинской партии! И вся эта старая жизнь сломается и изменится, изменится сразу, чуть ли не за один год, — так, как трогается, трещит и ломается поднятый сразу могучим течением еще вчера твердый, будто железо, лед на реке!.. Да и как он мог думать о чем-то подобном, когда на все их большое село было пять-шесть кулацких конных молотилок! Жатка, конные грабли — даже и это в диковинку! На десятки нэпманских магазинов, мельниц, маслобоен одна-единственная хлипкая кооперативная лавочка комбеда. А обух, как известно даже самому темному дядьке, кнутом не перешибешь.

Но… Учиться, учиться и учиться…

В седьмом классе, в свои четырнадцать лет, Андрей был уже по-настоящему взрослым человеком. Его приняли в комсомол и сразу же назначили вожатым пионерского отряда в четвертом классе. Однако еще и тогда не думал он, что скоро, очень скоро перемены забурлят-завихрятся не где-то там, а здесь, в его родных местах, не позднее как через год-полтора, что начнутся такие перемены, такие небывалые события, перед которыми побледнеют, померкнут даже его сладкие школьные мечты о далеких, залитых электрическим светом городах с вожделенными техникумами, рабфаками и вузами…

А тем временем, пока где-то там, как ему казалось, чуть ли не в космических высотах партийных съездов, еще не совсем зримо задевая его сознание сказочными видениями индустриализации и коллективизации, рождались грандиозные планы, которые с каждым месяцем, с каждым днем обретали все более четкие очертания, воплощаясь в реальные дела страны, он, Андрей Лысогор, примерялся к различным техникумам: учительский, агрономический, строительный или еще какой? Может, механизации сельского хозяйства? Кто его знает! И кто, в конце концов, сможет здесь, в этой глуши, посоветовать что-то определенное и ясное?.. Да и, кстати, что он должен делать со своим французским языком, который уже крепко вдолбила ему в голову Нонна Геракловна? Неужели все закончится ничем, постепенно забудется?

Сама же она, Нонна Геракловна, горячо советовала податься на рабфак в институт профобразования в Киеве или Одессе. И непременно, обязательно на факультет литературы и языка.

В их с мамой жизни тоже постепенно начали намечаться перемены к лучшему. Почти незаметно, незначительно, но все же… Комитет бедноты через свою кассу взаимопомощи приобрел в коллективную собственность мельницу и купил в городе неизвестную до этого в селе вещь — сепаратор. Чтобы поддержать маму Андрея, председатель комбеда Дмитро Соломко уговорил ее стать у этого сепаратора старшей, принимать от людей молоко и перерабатывать в сливки. Сливки комбедовская касса взаимопомощи затем сбывала в Старгороде. А в их с мамой жизнь вошла неслыханная вещь — зарплата. Правда, больно уж мизерная, каких-то пятнадцать рублей, а все-таки… Тем более что и его, Андрея, учитывая то, что грамотных людей в селе было не густо, по окончании семилетки на лето взяли учетчиком-счетоводом общественной мельницы. А вскоре после этого, не дожидаясь осени, избрали вместо призванного на летние военные сборы Иосифа Варенника секретарем сельской комсомольской ячейки. Был он для этого еще слишком молод, зато грамотен, с полной семилеткой, знаком с комсомольской работой, начитан и напрактикован в речах и выступлениях. По вечерам почти ежедневно собирал он своих комсомольцев в избе-читальне, а то и в райкоме комсомола. Порой его приглашали и на собрания комбеда, величая Андреем Семеновичем. Одним словом, как сказал однажды председатель комбеда, сухонький рыжеватый Соломко, «начал парень оперяться авторитетом». А тем временем, изучая по газетам разные объявления о приеме в учебные заведения, собирал документы для поступления на рабфак или, возможно, в техникум.

Но когда уже собрал все и должен был отправлять в Первомайск, потому что посылать в Одессу или Киев смелости не хватило, произошло такое, чего он и не предполагал. В начале августа состоялся пленум райкома комсомола, на котором Андрея кооптировали в члены райкома и избрали членом бюро. Все произошло так быстро и неожиданно, что он и оглянуться не успел… И с этого времени так уж и пошло на всю жизнь — быстро и неожиданно с учебы на войну, из Москвы в Пекин, из Пекина в Токио, из Токио в Нью-Йорк.

— Так-то так, — сказал он тогда секретарю райкома, худощавому и болезненному Ивану Пластуну, — хорошо, что вы, как говорится, без меня меня женили. Но ведь я подаю документы…

Высокий, стройный Иван, человек безапелляционных решений, похожий внешне на комиссара времен военного коммунизма, минуту недоуменно смотрел на него сверху вниз, как на некое заморское диво.

— Какие еще там документы?

— Обыкновенные. В техникум. Хочу учиться…

— Будешь учиться! — процедил на это Пластун. — Тогда, конечно, когда мы пошлем. А пока пойдешь работать завотделом, точнее — председателем райбюро комдетдвижения. Понял?

— Понять-то я понял, но ведь…