Отчий дом

— Никаких «но»! Ты в комсомол вступал сознательно? Сознательно! О том, что жизнь комсомольца принадлежит комсомолу и партии, знаешь? Знаешь! Где комсомол прикажет, там и работай… Все! Завтра на работу, принимай дела у Гарматюка — и… точка. Учили тебя и так уже немало. Отрабатывай.

Сначала это его просто ошеломило. В его жизни это было первое такого рода потрясение. Удар был крепкий, однако с ног не сбил. Ему, закаленному на черствых сиротских хлебах, даже и в голову не приходило такое — не подчиниться или спорить. Приглушил свое огорчение, походил дня три, будто прибитый, да вскоре и отошел. Спрятал документы на самое дно старенького маминого сундука и, глубоко вздохнув, успокоил себя:

— Что ж. Может, оно и к лучшему! По крайней мере маму не брошу на произвол судьбы. К тому же, что ни говори, все-таки зарплата. Опять же маме облегчение…

Да, это был первый в его жизни случай, когда его намерения столкнулись с волей и намерениями его организации и он, единица, впервые по-настоящему сознательно подчинился коллективной воле. С того времени вплоть до этой вот декабрьской ночи его жизнь никогда уже, если брать в самом главном, не принадлежала ему. Она принадлежала комсомолу и партии. С того дня и поныне он ни разу сам, как ему хотелось, не решал своей судьбы. Решала, порой сверяясь с его желаниями, а порой и не сверяясь, партия. И в течение всей жизни он был, есть и в дальнейшем останется солдатом партии, независимо от того, где и на каких высоких постах был и будет. Дисциплина, партийная дисциплина стала нормой его поведения, самой жизнью. А каждый человек, в поведении которого пересиливали эгоизм, расхлябанность и анархистские замашки, казался ему ограниченным, неполноценным и даже отталкивающим. И никогда, ни разу за всю жизнь, отданную в распоряжение партии, он не пожалел об этом…

В райкоме комсомола Андрей проработал до следующей весны, а после того, как умер в Марьяновке старый партизан Райко, Андрей по воле райкома стал самым младшим в районе председателем сельсовета. Осень и зима того года были трудными, особенно если учесть сложные перипетии хлебозаготовок, полными новых, неслыханных и кардинальных перемен. Страна выходила на путь социалистической индустриализации, которая должна была решить вопрос «кто кого», решить, по сути, судьбу Советского государства. Для этого государству был крайне необходим хлеб. Много драгоценного, на вес золота, животворного хлеба. Бедняк обеспечить страну этим хлебом не мог. Поэтому нужно было, поведя за собой середняка, вырвать этот хлеб с мясом, а то и с кровью из цепких, ненасытных рук так называемых «культурных хозяев»… У тех самых «культурных хозяев», которые уже чувствовали, понимали, к чему все идет, что означает для них слово «коллективизация», следом за которым встанут другие неумолимо грозные, пропахшие огнем, железом и кровью: «Уничтожить кулака как класс».

С зимы двадцать девятого в селе ощутимо повеяло бодрым ветром новой жизни, ветром великих перемен, который стремительно переходил в штормовой, в бурю.

Начинались такие разительные перемены, приближались такие переломные, такие захватывающие события, что даже и техникумы и институты не шли с этим ни в какие сравнения и казались теперь Андрею не чем иным, как тихими заводями. Так он тогда думал и ощущал, захваченный духом нового, неизведанного, духом революции, которая до самого дна, до глубочайших глубин перепашет, перевернет, перекроит всю сельскую жизнь, до конца раз и навсегда сметет все старое, отжившее, тысячелетнее. О том, чтобы рваться теперь, накануне великого перелома, из родных краев куда-нибудь на учебу, он уже и думать не хотел. Ведь самое главное теперь должно происходить именно здесь. Теперь даже хрупкие девчата, заканчивая семилетку, мечтали не о техникумах, а о машинах — тракторах и тракторных курсах.

И вот именно в то время, когда на село мобилизовали десятитысячников с заводов, фабрик и шахт, а из села посылали молодежь на шахты Донбасса, новостройки Кузнецка, Харькова, Запорожья, его, Андрея, в начале мая срочно вызвал к себе первый секретарь райкома партии.

— Ну, так как, Андрей, французский еще не забыл?

— Не до него теперь, Петр Порфирьевич.

— Нет, почему же! Не скажи. Ощущаем потребность иметь свои кадры и на этом фронте.

— Неужели? Но ведь… в ближайшее время не ожидается посещение Терногородки французским министром?

— Пока что, конечно, нет, но… Одним словом, по решению ЦК партии и правительства республики в прошлом году в Старгороде открыт двухгодичный Институт социального воспитания. Ну, что-то наподобие учительского.

— Для института необходимо иметь среднее образование.

— Ну вот для этого в институте открывается подготовительный факультет, можно сказать рабфак, с годичным сроком обучения. В округе объявлена мобилизация комсомольцев. Хорошо политически подкованных, выдержанных и грамотных. Пролетарскому государству позарез нужны красные специалисты, свои пролетарские кадры. Нам занаряжена одна путевка…

— Да не поеду я сейчас никуда, Петр Порфирьевич! Не до того сейчас! Тут такое начинается!