Отчий дом

А жизнь шла дальше. Ева переходила из класса в класс, взрослела. Приходили, сменяя одно другое, новые увлечения, не очень яркие радости и не особенно горькие горести. Учеба давалась ей легко, Ева числилась в первом десятке лучших учеников класса. Жилось вообще трудновато. Но ни эти трудности, ни неудобства быта не воспринимались как какие-то особые огорчения. Постепенно забывалось и ее поповское происхождение. Отец свыкся с новой жизнью, стал полноправным коммунаром и, побывав еще на одних курсах, сменил инкубаторскую профессию на профессию счетовода. Брат Адам, осуществив свою давнишнюю мечту, старательно учился в Старгородском техникуме садоводства. С бабушкой Веклой Ева и дальше жили душа в душу. Привыкнув к самостоятельной жизни в домашней обстановке, Ева так же вела себя и в школе — своевременно и аккуратно выполняла домашние задания, читала, сдавала экзамены, держала в чистоте тетради. Одним словом, росла серьезной и независимой. К своим ровесникам-хлопцам она относилась ровно, как к друзьям, никто из них больше не взбудоражил и не нарушил ее душевного покоя.

Четыре зимы пронеслись в Терногородке так быстро и незаметно, что она и не заметила, как подошли выпускные экзамены.

Что делать по окончании семилетки, показала жизнь и обстоятельства. Адам учился в техникуме и помогать ей ничем пока не мог. Отец? Скорее он сам нуждался в поддержке. Часто болел, да и годы брали свое. И вдруг, к ее счастью, в Скальном при помощи и под руководством Старгородского педагогического техникума открылись краткосрочные педагогические курсы. Курсантов рекомендовали из числа лучших выпускников семилетних трудовых школ. Условия, как казалось Еве, были просто роскошные: общежитие со столовой и стипендия, вполне достаточная для того, чтобы кое-как прокормиться. Назначение по окончании на выбор, в школы близлежащих районов Старгородского уезда. И девушка, привыкнув решать свои проблемы самостоятельно, без колебаний дала согласие и отправилась в Скальное. Учеба на курсах начиналась первого сентября. И сразу же, как только они открылись, с чьей-то легкой руки по аналогии с теми, на которых несколько лет назад учился Евин татусь, их окрестили «инкубаторскими». Прозвище это так и приклеилось к ним навсегда.

А он, Андрей, оказывается, ничего этого из столь сложной Евиной биографии не знал. Совсем ничего, кроме скальновских «инкубаторских» курсов, о которых она сама частенько с горьковатой иронией вспоминала там, в Петриковке. Для него все началось с той минуты, когда, приехав в Петриковку, он вошел в директорскую квартиру и встретил там темнокосую молоденькую учительницу Еву Нагорную, заметил, как она вспыхнула, и будто в ответ на это непроизвольно и неосознанно отозвалось что-то и в его груди.

Ну, не знал, так и не знал. Она ничего из этой «доисторической» жизни своей ему не рассказывала, а он и не думал расспрашивать. К тому же им, ослепленным и оглушенным любовью, смеющимися и плачущими соловьями, не было дела ни до биографий, ни до анкет. Они заполняли свою собственную, общую, говоря словами Сосюры, «золотую анкету жизни». Что ж касается Терногородки, того юноши, подпоясанного плетеным шнурочком с кисточками, чтения «Подпольной России» и юной школьницы из четвертого класса, то… Сидит вот он, пожилой уже Андрей Лысогор, слушает этот рассказ, и кажется ему, что речь идет о ком-то совсем постороннем. Пытается что-то вспомнить и, несмотря на хваленую свою намять, абсолютно ничего вспомнить не может.

За окном вагона кружатся снежинки, в голове сумбур. И кружат, кружат, буксируя в памяти под четкий перебор колес, с детства запомнившиеся слова… «Колеса тупо б'ють, по рейках перебої… Колеса тупо б'ють…» Как ни странно, но он, хоть убей, ничего этого не помнит. Несмотря на то что и в самом деле еще со школьных времен увлекался литературой мемуарной, прежде всего о революционных народниках. Зачитывался этой литературой. Да, собственно, и теперь… Да и не удивительно. Фигуры, личности какие! Какие цельные, какие чистые, страстные люди! Желябов! Перовская! Засулич! Дебогорий-Мокриевич! Наконец, сам Степняк-Кравчинский!.. «Колеса тупо б'ють… Колеса тупо б'ють…» Да, увлекался однако ж… Юноши в синей косоворотке он, хоть убей, не помнит. И синей рубашки, и плетеного шнурочка с кисточками. Такими в то время подпоясывали длинные, навыпуск, рубашки… И не помнит девочки, которая носила с ним копилку по базарной площади в Терногородке. «Наш ответ Чемберлену». «Чемберлена», правда, помнит. А все остальное — хоть убей… «Наш ответ Чемберлену»! «Колеса тупо б'ють… Колеса тупо б'ють, по рейках перебої». Даже той книжки в черно-красной обложке не может вспомнить. И урока, который он провел вместо неизвестной ему Марии Филипповны.