Отчий дом

За то время, пока они не виделись, Нонна Геракловна заметно сдала, осунулась, состарилась. Однако все еще была энергичной, категоричной и резкой, как и раньше. Когда Андрей посетил ее дома, Нонна Геракловна, обрадовавшись ему, устроила экзамен по французскому и, узнав, что он вот уже четвертый месяц не работает систематически, нашумела на него, как на мальчишку-пятиклассника, пристыдила как следует и тут же подарила бывшему ученику новый, уже советский учебник французского языка.

Андрей заметил также, что за время, пока его не было дома, давнишнее мамино знакомство с Нонной Геракловной переросло в сердечную дружбу. Они, хотя и не часто, посещали друг друга. Несколько раз заходила к ним Нонна Геракловна и в течение тех двух недель, когда он гостил дома. Часто, чуть ли не каждый день, хотя бы на несколько минут заходил к ней и Андрей, теперь уже с настоящим пониманием и вкусом роясь в ее библиотеке, перелистывая толстые, тяжелые тома.

Вернувшись в Скальное и Петриковку, Андрей нашел много перемен. Заврайоно, фамилию которого он так и не может вспомнить, стал вторым секретарем райкома партии, вместо него заведующим районо назначен Карп Мусиевич; самого же Андрея Лысогора ждало уже согласованное в Старгороде, в институте и окружкоме комсомола, назначение директором Петриковской семилетней трудовой школы с переводом его одновременно на заочное отделение исторического факультета Старгородского соцвоса.

В Петриковке Карп Мусиевич и Алевтина Карповна, отправив перед этим маленькую Наточку в гости к бабушке, уже сидели на узлах, ожидая Андрея, чтобы передать ему вместе со школой и школьную квартиру. Кроме них, почти никого из учителей в Петриковке уже не было. Они все вместе отправились в какую-то дальнюю экскурсию. Грицко Маслюченко и Нина Чиж уехали вместе.

«Передача школы новому директору» — так, конечно, только говорилось, потому что каких-то особых сокровищ, которые пришлось бы передавать и принимать, в этой школе не было. Время прошло в товарищеской беседе бывшего старшего и молодого будущего директоров за варениками Алевтины Карповны, с расспросами, объяснениями, советами да подсказками.

Потом, когда Андрей проводил Карпа Мусиевича и Алевтину Карповну в Скальное, подоспело время капитального ремонта школьного помещения. А все необходимое для этого ремонта нужно было достать с боя, начиная с гвоздей и кончая известью. Не говоря уже о железе, столярке, красках, стекле.

Как и прежде, он жил у бабушки Секлеты, столовался у Кулишенков, а встречался чаще всего с Рымарем, Никоном Тишко, плотниками, кровельщиками и стекольщиками, которые были теперь на вес золота.

По делам ремонта ему часто приходилось навещать Скальное. Дважды ездил в Старгород, однако из-за хозяйственных хлопот, всякого рода согласований и утрясок не успел заглянуть даже в институт. И так уже больше никогда в жизни, вплоть до вчерашнего дня, он и не переступал его порога.

В работе, хлопотах постепенно приходил в себя от неожиданного потрясения, будто после тяжелой и продолжительной болезни. Время проносилось быстро и незаметно в ремонте, подготовке к предстоящему учебному году. Все постепенно входило как бы в привычную уже колею: хозяйственные заботы, планы, программы, расписание, учебники, книги.

Одного лишь боялся он — стихов, тех сборников, антологий, которые забросил в чемодан и задвинул в самый дальний угол под столом. Не прикасался к ним года два, пока, как казалось ему, все не перетлело, угасло, начало постепенно покрываться пеплом забвения.

Хотя, даже покрытое холодным пеплом, оно так и не забывалось. Каждый раз в свободные от житейских забот минуты, которые в общем-то выпадали в его жизни не часто, оно возвращалось к нему неотвязным, немым вопросом: что же случилось, почему? Неужели она так и не могла подать весточку? Неужели же он что-то недодумал, пропустил, не понял и… Если он позже узнает, что случилось непоправимое и что он мог бы ей помочь, поддержать, остановить или дать добрый совет, он не простит себе этого никогда. Да и вообще… Разве он сможет когда-нибудь забыть это все, эту весну, ее глаза, голос? Если бы даже она покинула его ради другого…

За несколько дней до начала учебного года Лысогора снова вызвал к себе в Скальное секретарь райкома партии Степан Петрович. Из-за стола навстречу Андрею он на этот раз не вышел. Встал, пожал руку через стол, снова сел в свое твердое кресло.

— Садись, — и кивнул головой на стул напротив.

На пустом столе Степана Петровича какие-то бумаги. Одна тонкая, папиросная, сплошь усеянная синими буквами, напечатанными на машинке, другая — обычный анкетный лист.

Степан Петрович взял папиросную, повертел перед глазами и отложил в сторону. Взял другую, как оказалось, его, Андрея, анкету. Тоже повертел, не особенно присматриваясь к ней, кашлянул и, нацелившись на Андрея прищуренным, улыбающимся глазом, спросил:

— Послушай, Лысогор, это правда, что ты маракуешь по-французски?

— Немного маракую. В анкете написал.