Отчий дом

Эта Грицкова острота была для Андрея словно нож в спину. Лысогору в ту минуту показалось, что учителя вдруг скрестили на нем свои укоризненные взгляды: что ты на это скажешь, дескать?.. И ему стало так больно, что хоть плачь.

За долгих две недели мучений, невыносимого ожидания в нем все словно бы выгорело. Тревога, боль, неизвестность, обида — как же это она так — и не захотела даже весточку подать? И потом… Она ведь никогда ничего не говорила ему о брате. А может, это вовсе и не брат? И опять терзала тревога, невыносимая боль, мысли о том, что случилось что-то непоправимо страшное.

И вот в одну из ночей, страдая от неизвестности, боли, он вдруг вспомнил: «Да ведь Татарка! Село Татарка, Подлеснянского района!» Именно так однажды сказала ему Ева!

Не признаваясь никому в этом открытии, он сел и написал письмо. Короткое, но такое, которое могло бы прожечь своим огнем не только чуткое девичье сердце, а даже камень и железо. Написал и бросил в почтовый ящик на всякий случай в соседнем селе Небеловке, что было в семи километрах от Петриковки. Через день, будучи не в силах спокойно ждать ответа, написал и второе письмо. Еще через день третье. Потом, переждав три дня, написал четвертое.

Ответа на три первых письма так и не поступило. И сами они исчезли бесследно, будто он и не писал их. Ни одно из этих трех писем ни тогда, ни через несколько месяцев не вернулось по обратному адресу. Помучившись еще некоторое время, Андрей решил: как только закончится учебный год, он немедленно поедет в Татарку и найдет там какие-то концы. Но вдруг, за два дня до выпускного вечера, неожиданно вернулось в Петриковку его четвертое письмо. На нераспечатанном конверте в левом верхнем углу старательно и четко чьей-то неизвестной рукой было выведено зелеными чернилами: «Адресат выбыл в неизвестном направлении». Весь мир после этих слов стал для Андрея холодным и немилым. Адресат выбыл. Был… и выбыл в неизвестном направлении. Не откликнувшись ни единым словечком на его горячие слова. Так к кому же он должен теперь ехать? Такой обиды и такого горького отчаяния Андрей еще не испытывал за все свои восемнадцать лет. Вот и смотри, вот и думай, гадай, что будет там, забвенье иль измена.

И все же… Дождавшись конца бессонной ночи, Андрей утром остановил Карпа Мусиевича на школьном подворье, отвел в сторону под тополь.

— Вот что, Карп Мусиевич… Прошу понять меня… Я должен ехать… Немедленно.

Не удивляясь и не спрашивая, куда и зачем ему необходимо ехать, Карп Мусиевич помолчал, подумал и тихо, сочувственно сказал:

— Давайте еще потерпим денек-другой, Андрей Семенович. Я там кое-кому написал, официально и так. Ответа жду со дня на день. А там уже — вольному воля…

Официальное письмо Карп Мусиевич написал председателю сельсовета села Татарка, а неофициальное — давнему приятелю, заведующему отделом Подлеснянского райнаробраза.

Ответы на оба письма на этот раз не задержались. Пришли, будто сговорились, в один день, как раз накануне выпускного школьного вечера. Председатель сельсовета ответил коротко: действительно проживал такой — Александр Нагорный — в селе Татарке. Работал счетоводом в бывшей коммуне «Заветы Ильича». А недавно выехал. Куда — выяснить не удалось. Адреса не оставил. Жил в селе один, без родственников. Следовательно, о дочери-учительнице в сельсовете никто ничего не знает.

Письмо подлеснянского завнаробразом — приятеля и однополчанина Кивы по гражданской войне — было более пространным и обстоятельным. Однако речь в нем больше шла о прошлых временах и о хлопотах, из-за которых некогда человеку встретиться со старыми друзьями. А о Евином деле всего лишь несколько строк: пытался, мол, что-то выяснить, но найти хоть какие-нибудь концы не удалось. И хотя Карп Мусиевич на основании этого письма пришел к выводу, что приятель явно намекает на личную встречу, Андрею он не принес ни малейшего утешения. На следующий же день он направился в село Татарку с официальным письмом директора Петриковской семилетки К. М. Кивы, в котором учителю той же школы А. С. Лысогору поручалось навести необходимые справки об учительнице Е. А. Нагорной. Сначала пешком, в Скальное, потом в Новые Байраки — поездом, а далее, расспросив о дороге, еще с десяток километров пешком.

В сельсовете села Татарка его встретили сдержанно и как-то даже настороженно. Моложавый, однако уже лысоватый председатель в военного покроя френче слишком долго, поднося к самым, вероятно близоруким, глазам, молча рассматривал письмо директора, потом, не торопясь отвечать на вопрос Андрея, начал подозрительно расспрашивать Андрея — кто он, откуда и зачем разыскивает дочь Александра Нагорного. И только после этого сказал, что они уже письменно ответили директору товарищу Киве: Александр Нагорный действительно был, жил здесь, работал в бывшей коммуне счетоводом, а потом куда-то выехал. Дочери при нем не было, не жила здесь, следовательно, и они о ней ничего не знают…