Отчий дом

На высоком каменном крыльце остановился, глубоко вздохнул. В глаза ударило полуденное яркое солнце, и он невольно закрыл их. А когда открыл, увидел просторную, заставленную длинными, из нетесаных досок столами и полками базарную площадь, узкую, извилистую, мощеную улицу справа, застроенную старыми, крытыми ржавым, давно не крашенным железом лавками, узкий деревянный мостик через Черную Бережанку, за которым простерлась его дорога на Петриковку.

На той стороне реки, за высоким холмом, из-за которого виднелась верхушка станционной водонапорной башни, хрипло, коротко свистнул и сразу умолк паровоз. Этот короткий свист разбудил Андрея.

«Ева!» — сверкнула радостная мысль, и он, перепрыгнув сразу через все четыре высоких ступеньки, помчался вниз, к мосту, и не думая искать свою подводу. Нет, что ни говори, все-таки в самом деле казак не без счастья, а девка не без доли или как-нибудь там наоборот!

Домой, в Петриковку, вернулся пешком. Пролетел восемнадцать километров как на крыльях. В село вошел хотя и усталый, но успокоенный, приятно умиротворенный. Всю дорогу мысленно переживал беседу со Степаном Петровичем. И, надо сказать правду, прежде всего думал не столько о предложенной работе, которую он сейчас, как ни старался, представить четко не мог, сколько о другом, таком неожиданно радостном, что даже сердце больно сжималось. Думал, хитря с самим собой. Институт и в самом деле никуда от него не уйдет! Да и вообще что там теперь институт в сравнении с тем, что происходит вокруг него, по селам и по всей стране, по этим распахиваемым тракторами безбрежным полям! Ведь теперь именно здесь передняя линия, где решается самое важное! И потому недаром ему с каждым днем становилось все грустнее при одной лишь мысли о том, что наступит день, все закончится, он вынужден будет покинуть все это главное и снова замкнуться в стенах института, в его читальнях и аудиториях на несколько долгих лет. А оно, главное, пролетит мимо него.

И, думая так, не признаваясь самому себе, чувствовал, что все это так, все правда, и все же он и лукавит, ибо о чем бы сейчас ни думал, как бы ни оправдывался, прежде всего думает о ней, о Еве.

Уже когда миновал плотину, заметил — совсем стемнело. В синих сумерках неба одна за другой проступали звезды. В селе тихо, безлюдно, окна в хатах темные. То ли люди уже улеглись, то ли еще не зажигали света. Часов тогда у Андрея не было. Да если бы и были, не до них ему сейчас.

Пройдя мимо своей хаты, Андрей направился к Кулишенко. В хате не светилось. Ни на девичьей, ни на хозяйской половине. Кулишенки, возвратившись с поля, уже в сумерках окучивали в огороде картошку. Но Евы с ними не было. Не было ее ни на леваде, ни в школе. Ждала, оказывается, его у бабушки Секлеты. Сидела, пригорюнившись, на низеньком лазе у тропинки к леваде.

И как только разыскал, увидел ее в ночных сумерках, сразу же и пошли вниз, в леваду, а потом и в степь, не чуя дороги под ногами. Они были уже далеко, за Каменной Греблей, когда взошла луна — тонюсенький зеленоватый серпик в звездной безбрежности, будто таинственный талисман на счастье, в знак того, что они снова вместе и будут вместе все это лето, всю осень, и следующую зиму, и… Да стоит ли загадывать дальше? Довольно и того, что никто еще не знает, ни один человек в селе не знает и не скоро еще узнает об этом. Возможно даже, что и сам Карп Мусиевич с Алевтиной Карповной ничего еще не знают о своей ближайшей судьбе. А вот они знают. И утреннее, веселое, улыбающееся солнце, выкатываясь из-за далеких синих холмов, зажигает для них мириады искр в сизой утренней росе…

А те теплые майские дни острой болью вонзились в сердце на всю жизнь… Не запомнил Андрей лишь числа. А что началось все в середине недели, в среду, не забылось. Первым поднял тревогу Никон Тишко.

На первые колхозные посевы свеклы напал долгоносик. И спасти эти колхозные посевы нужно было любой ценой. Поэтому все было мобилизовано в поход на этого проклятого жучка — люди, подводы, кони, куры, лопаты, ведра. И все старшие классы с молодыми учителями. В школе остались лишь первые, вторые и третьи. А с ними и Ева с Ниной.

Наступление на долгоносика началось в четверг на рассвете. В поле в сопровождении бригадиров, членов правления, самого председателя и его заместителей, даже завхоза со счетоводом отправилось из села несколько колонн. И в их числе школьная. Шли, выстроившись поклассно. Во главе всей школьной колонны он, Андрей Лысогор.

Огромную свекловичную плантацию разбили на участки и окружили боевыми отрядами со всех четырех сторон. Рыли канавки, чем-то там травили, собирали проклятого кузьку руками в ведра, горшки, кувшины, а собранное выносили на межу и сжигали на кострах.

Работали весело, со смехом, шутками, песнями. Тут же, на межах, в больших черных чугунах женщины готовили обед. Вечером большинство, главным образом молодежь, оставалось в поле и на ночь. Допоздна не затихали в степи песни, весело полыхали костры.