Отчий дом

А он, этот день, неотвратимо надвигается. И ничем его не остановишь, не обойдешь и не объедешь. И придет… Что тогда? Разлука? Ну пусть бы на два месяца, пусть. Он поехал бы к маме, Ева — к отцу. Будут переписываться, встретятся раз-другой, это ведь не за горами. Но потом, осенью? При любых обстоятельствах Андрею нужно возвращаться в Старгород, в свой институт. Ну, а как же их любовь? Просто страшно становится, когда подумаешь, так страшно, что и говорить об этом между собой они не решаются. Говорить страшно и молчать невыносимо.

Ева с каждым днем становится все грустнее. Осунулась, похудела. Лишь изредка появляется теперь на ее лице улыбка. Во время свиданий молчит, лишь жмется к нему, будто ищет у него защиты. Спрячет лицо у него на груди, замрет, только сердце глухо стучит. А рубашка у Андрея на груди становится теплой и влажной.

А впрочем… Недаром пословица говорит, что казак не без счастья, а девка не без доли!

В одни из субботних вечеров в школу пришел председатель «Новой жизни», комсомольский секретарь Никон Тишко.

— Слушай, Лысогор, завтра утром подводу в Скальное в МТС посылаем.

— Ну и что?!

— Приказано тебе завтра в райком, к Величко, явиться.

— А что там?

— Знал бы — сказал.

Особого значения этому вызову Андрей не придавал. Мало ли что! Время такое, каждый день что-то новое приносит. И пока низкорослые гнедые лошадки трусили по скальновскому шляху, мимо цветущей ржи, колосистой пшеницы, ячменя, подсолнухов, мимо свеклы и кукурузы, он все возвращался и возвращался мыслью к своему, сейчас для него самому острому и болезненному, к тому, что настоятельно требовало от него какого-то решения.

Райком комсомола — комната и небольшая боковушка при ней — размещался в одном здании с райкомом партии. Маркиян Величко, парень лет двадцати пяти, ненамного старше Андрея, в зеленой юнгштурмовке с портупеей, в черных штанах и желтых туфлях, на вопрос Андрея, зачем его вызвали, отбросил назад всей пятерней густой русый чуб, улыбнулся.

— А я, честно говоря, и сам еще не догадываюсь. Велено привести тебя к Степану Петровичу в два часа.

Степан Петрович ждал их в просторном кабинете на другой, через коридорчик, половине одноэтажного, с каменным фундаментом, крытого железом здания. Когда хлопцы вошли, Степан Петрович вышел из-за резного тяжелого стола им навстречу. Кивнул головой Маркияну Величко, — наверное, уже виделись сегодня, — пожал руку Андрею, пристально, будто изучая, посмотрел на него и тихо промолвил:

— Так это ты и есть Андрей Лысогор? Молодой. — Помолчал и добавил, скупо, одними глазами, улыбнувшись: — Ну, да это грех небольшой. Скорее преимущество. Садись.

Андрей, обескураженный его взглядом и словами, промолчал, сел на стул перед столом, а Степан Петрович на другой, напротив. Величко, видимо уже привычно, сел сбоку, на черный диван.

— Лет тебе, Андрей…

— Восемнадцать, — не дожидаясь конца фразы, торопливо произнес Лысогор.

— А в комсомоле?

Андрей ответил. Степан Петрович помолчал, подумал: «Ну что ж, все нормально. Почти четыре года. В твои годы люди революцию делали».

Спросил еще о родителях, об институте, о Петриковской школе, о колхозе « Новая жизнь» и о том, как там ему, Андрею, в Петриковке живется-можется. Затем достал из нагрудного кармана френча пачку папирос, мундштуком папиросы стукнул по крышке, прикурил от медной зажигалки.

— Ну что ж, Андрей, — сказал, выпуская ароматный дым через ноздри, — позвал я тебя, чтобы ближе познакомиться. Будем считать, что знакомство это состоялось. А теперь… Хлопец ты, я вижу, серьезный, и жизненная закалка у тебя наша, пролетарская… Так вот, разговор у нас с тобой сейчас такой… предварительный. Не для разглашения пока, а так, чтобы знал да подумал. И не удивлялся, когда снова приглашу. Думаем, Лысогор, рекомендовать тебя секретарем петриковской комсомолии и одновременно директором семилетки. По крайней мере хотя бы на некоторое время. Никон Тишко, сам понимаешь… А Карпа Мусиевича — это тоже пока строго между нами — заберем сюда, в Скальное.

Степан Петрович снова помолчал, покурил, давая возможность парню прийти в себя.

А парень сначала просто ничего не понял. Не ждал такого, даже подумать не мог. И когда до него наконец дошел смысл сказанных Степаном Петровичем слов, Андрей глазами захлопал. Сначала растерялся было, его бросило в жар, потом овладел собой, обдумывая услышанное.

— А как же, как же… — наконец заговорил он.

— Институт? — не дал ему закончить Степан Петрович. — Об институте мы уж как-нибудь подумаем, Лысогор. Институт — он теперь в наших руках, стало быть, от тебя никуда не уйдет. А ты прежде всего подумай о том, что ты комсомолец, Лысогор. Подумай о деле, которое собираемся тебе поручить. Ну, согласия от тебя я пока еще не требую. Решим окончательно — тогда скажу. Сообщим. А сейчас будь здоров! — Он встал и снова пожал Андрею руку. — Иди работай, Андрей Лысогор!

И, положив руку на плечо парня, слегка подтолкнул его к двери.

Молча ответив на пожатие, Андрей вышел из кабинета секретаря, забыв попрощаться с Маркияном Величко.