От тёмного истока

Ранним туманным утром шоссе было пустынно. Только на трейлерной площадке за Икшей отстаивалась одинокая фура с надписью «Evergreen Products» на тенте прицепа. Я остановил «мерседес», деволюмизировался, влез в кабину тягача, не церемонясь, разбудил водителя (к счастью, он был один), продемонстрировал ему пистолет и вежливо попросил телефон. Бедняга был настолько потрясён моим бесшумным появлением в наглухо запертой кабине, что не смел двинуться с места и даже слова не вымолвил, только испуганно таращился на меня, пока я набирал на его аппарате длинный экстренный код вызова опергруппы на моё имя к опорному пункту 470. Отбив сей тревожный сигнал, я удалил исходящее сообщение, вернул телефон владельцу, извинился за беспокойство, похлопал обалделого дальнобойщика по плечу и, не желая стать причиной возникновения нездоровых сенсаций, покинул кабину обычным путём, то есть отперев дверь. Аккуратно выведя «мерседес» за ограждение парковочной площадки так, чтобы возможно пришедший уже в себя водитель фуры не смог зафиксировать номер автомобиля, я погнал машину дальше. Примерно через пятнадцать минут я уже ехал по объездной дороге, а слева от меня тянулись густые и совершенно дикие заросли, в которых, как я помнил, нынче скрывалось то, что осталось от пионерского лагеря «Зелёная долина». Завидев узкий прогал в кустах, ранее, видимо, бывший въездом на территорию, я остановил «мерседес» на обочине, по возможности тщательно удалил все следы своего пребывания в нём, кинул ключи на водительское сиденье, захлопнул дверцу, закинул дробовик стволом на плечо и спокойным шагом перешёл пустую дорогу.

В прогале зарослей скрывались старые поржавевшие столбы ворот с перекладиной наверху. На правом столбе ещё висел старинного образца дорожный знак с едва различимым изображением перечёркнутого сигнального рожка. Лагерь был заброшен совершенно и уже очень давно. Кусты и деревья разрослись здесь настолько буйно, что я едва мог продраться сквозь ветви. Деревянные строения развалились полностью, только лишь веера досок с лохмотьями голубой краски указывали, где раньше стояли спальни, столовые, административные корпуса и прочее. Здание трансформаторной будки сохранилось и кирпичным скелетом с пустыми глазницами окон стояло среди деревьев. Я подошёл к нему, положил руку на ободранную кладку и включил «истинное зрение».

Жуткие образы колоссальными, разновременными, наслаивающимися потоками нахлынули на меня. Настолько мощный отпечаток ужаса и боли лежал на этом месте, что и теперь видение полностью затмевало реальность слоёным множеством убийственно-ярких застывших картин прошлого.

Деревянные корпуса лагеря стояли целые, а в них и на кроватях, и на полу лежали какие-то огромные красно-жёлтые куклы, и лишь присмотревшись — мозг отказывался осознавать такое — я понял, что это дети, живые дети с искажёнными в безмолвном крике лицами, дети, по всей поверхности тел которых сочился кровавый пот. В коридорах лежали и взрослые — вожатые и воспитатели, их кожа также была вся в крови, головы запрокинуты, руки и ноги сведены в пароксизмах страшной боли. Метались по палатам ещё не заражённые, перепуганные нянечки и врачи в белых, испачканных красным халатах, тащили окровавленные простыни, вёдра с горячей водой… Но уже стояли у ворот странные серые цельнометаллические автофургоны с синими полосами и надписями «Аварийная» (это был уже иной слой видения), и от этих угловатых машин к корпусам бежали люди в чёрных куртках, с чемоданами, шлангами и иными странными устройствами в руках, и среди этих людей я вдруг узнал очень молодого Зиновьева. Вот он уже со страхом и жалостью на лице выносит окровавленных детей к фургонам. Но многим уже не помочь, и мертвые тела валяются повсюду, там, где их застигла страшная участь. А вот где-то далеко на заднем плане следующим слоем фантасмагории видны бело-красные кареты «скорой помощи», желто-синие милицейские «уазики» и, ещё более далеко и одновременно близко, — колонна тёмно-зелёных армейских грузовиков, и солдаты в общевойсковых защитных костюмах и противогазах приходят и заливают всю территорию лагеря блестящей жидкостью из распылителей, и идёт время, и все строения разрушаются, всё зарастает кустарником и деревьями, и надо всем воцаряется тлен…

Страшные видения вызвали у меня почти физическую боль. Мне едва не стало плохо. Я вынужден был присесть на жухлую траву, опершись спиной о кирпичную стену и потратить несколько минут на то, чтобы отдышаться. Продержи я «истинное зрение» включённым ещё минуту, и обессиливающий ужас наверняка преодолел бы мою волю. И так я уже воочию видел себя ползущим скорее к выходу с заражённой территории лагеря, видел, как бросаю в канаву пистолет и ружьё, как бегу, удираю прочь, на опорный пункт, к своим, в Москву, под защиту начальства, под защиту Организации, и как тихо и мирно живу дальше со своей избранницей и не помышляю даже о выступлениях против всесильной Тьмы.