От и До. Свидетельства бывших атеистов

— Возьми колун. — Я говорю:

— Что такое колун? — Он говорит:

— Такой большой топор с большой ручкой.

У нас там был гараж, в котором было много инструментов разных. И я первый раз в жизни увидел колун. Я даже не знал, что это такое. Я увидел его, и понял, что таким топором да, можно разрубить. А не тем маленьким, которым я пытался. И самое главное, он мне не подсказал.

И он подошел к тому неприступному куску тополя, и его буквально за полминуты разрубил на ровные дрова. Знаете, я в шоке был. То, что я не мог сделать час, он сделал за полминуты, очень быстро. Ну, первый день я учился колоть, и к концу вечера я только научился. Я только понял технологию. Я уже понял, как это правильно делается, и я понял, что сырые дрова тоже рубятся.

И на следующий день утром я рубил дрова, и, знаете, устал. Сначала эмоции, напряг, помню: бьешь, бьешь… А мое послушание, чтоб вы знали, это было рубить дрова. Первое. Я с утра до вечера рубил дрова. Полдня рубил, складывал, а полдня, у меня еще было задание: бревна дубовые… надо было обтесывать кору топором. И я с утра до вечера работал топором. И такого, как в миру нет: тихий час, отдых — такого нету.

То есть, ты помолился, в десять часов приступил, завтрака не было, в час мы пообедали, перед Правилом, поужинали, на Правило, и все — спать. Вот, и так круглый день. И к чему я всю эту историю начал. На второй день, когда я рубил дрова, сначала первые часа два, пока силы есть, ты рубишь много, во Славу Божию. А потом, когда уже силы покидают, посмотришь направо, налево — ударишь, еще раз посмотришь — ударишь. Все равно же никто не видит. Ну, вот так я потихоньку бил и засыпал, потому что уже и спать хотелось, и уставший был, и солнце, зной, жара, август месяц. Там жарко прям. И комары, мошки много. Там везде лес, болота, речки, и очень много мошки. Она кусает, тяжело, все во мне бурлит: эмоций много, вопросов много, непонятно, куда я попал, меня тут так мучают.

И начал я бить эти дрова, и вы знаете, когда замахнулся, и что-то случилось, я не знаю, но я как-то расслабился, и расслабленно ударил об это кольцо очередное тополя, и топор отскочил. И он летел прямо мне в ногу. Я еле-еле, понимая, что он мне сейчас в ногу врежется, убрал ногу сколько смог, потому что это было на скорости. И сколько мог обратно тянул ручку, но уже топор, я неправильно держал рукоятку (на краю держал, а рычаг большой), и набалдашник этот мне в ногу и летел. Но Слава Богу меня Господь помиловал, и мне он попал в большой палец на ноге, и пробил ноготь. Брызнула кровь, это моя первая кровь была.

Не только пот, который я проливал. Мы так трудились, что, у нас была рабочая одежда, да, какая бывает в монастырях, и с утра до вечера просто потные были, действительно были, такой труд был. И знаете, вначале это очень тяжело, когда ты не понимаешь, зачем это все. Вообще не понимаешь. Неведение — это самое тяжелое, что было для меня. И пробил я себе ногу, кровь течет фонтаном. С одной стороны, не больно, не так больно, как страшно. Настолько себялюбие чувствуется, настолько себя бедненького… вот, я всю жизнь себя холил и лелеял. Здоровьем занимался, спортом, а тут на тебе — пострадал.

И вот, пришел отец Анисим, а он фельдшер по образованию, и знаете, посмотрел и говорит: «а, что тут такого», перекрестил, сказал: «бинтом перевяжете». Я думал, у меня трагедия, у меня тут крови столько, столько всего, а он сказал: «ну, ничего страшного» (смеется). Вот такая реакция была простая.

Меня освободили от рубки дров, но я чистил картошку, помогал на трапезной. Воду помогал носить, у нас в колодце вода была. Все, что на трапезной, я все делал, что говорили мне. И на третий день ко мне приехал друг. И вот, с этим другом у нас начались настоящие испытания. Молодой тоже очень, он тоже в Бога очень уверовал. Он даже на могилке отрока Вячеслава был. Сначала он первый с меня смеялся, а потом поверил, чудо произошло, ему Господь во время Соборования очень помог со спиной. У него спина больная была.

И он приезжает, я ему говорю:

— Витя, ты представляешь, тут такая строгая жизнь! Во-первых, с утра до вечера молишься и пашешь так, что вообще. И еще тут никто ни с кем не разговаривает. — Он:

— Да ты что! А как мы жить будем? — Я говорю:

— Не знаю. Как-то будем жить. Мы с тобой общаться будем. Я уже договорился — тебя ко мне в келлию подселят. Будем вдвоем жить. — Он говорит:

— Ну, хорошо.

И знаете, он заходит, и как-то раз, и все начали общаться. Как-то странно, я не знаю. В общем, одним словом, начали мы все общаться, и нормально было. Он еще говорит: «я не пойму: что ты говоришь, что никто не общается? Все такие общительные были». Ну, не знаю, со мной три дня никто не разговаривал. Может быть такое, что отец Анисим специально так мою гордыню смирял. Потому что все-таки видно, у кого преобладают все эти качества: тщеславие, гордость.