Остров Беринга

— Дикари! Варвары! — Стеллер, пьяный и злой, метался по избе, топтал шапку.

Лорка, признаться, в первый раз видал адъюнкта в таком непотребном виде.

— Остынь, герр, парню тебя в энтом виде терпеть не след, — угрюмо проворчал Савва.

— Так уж и не след! Не след отцу его было такую дикость дозволить! — заорал Стеллер, пойдя красными пятнами. Подошел к Лорке, навис тяжело: — Понял ли?!

— Понял, — гордо вздернул подбородок Лорка. Что ему сказать? Что отцу не понравилось распоряжение Беринга послать за взбунтовавшимися камчадалами Левашова с его головорезами, однако он не счел возможным обсуждать приказ командира?

— Распоряжение капитан-командора на то было, — вместо него покачал головой Савва. — Да и Левашов, хоть и каналья преизрядная, не во всем виноват все же!

— Гранатами, Савва! Он велел закидать их гранатами!

Для расследования и поимки виновных в убийстве острожских людей Берингом был командирован лейтенант пехоты Василий Левашов с отрядом в пятьдесят солдат, хорошо вооруженных и снабженных амуницией. После трех недель поисков Левашов вернулся, с «изрядным успехом» выполнив поручение и доставив в Петропавловский острог виновных для дознания. Однако из рассказов его солдат кое-что дошло и помимо хвалебных рапортов.

После долгих бесплодных поисков Левашову удалось найти «бунтовщиков», которые вместе с женами и детьми собрались на сорвавшейся с гор и откатившейся далеко в сторону скале, окруженной со всех сторон водой так, что добраться до них было крайне трудно (лодок у Левашова и его солдат не было). Решено было взять их измором, а затем кому-то из людей Левашова пришло в голову бросить в лагерь камчадалов несколько ручных гранат для «надлежащего устрашения».

Однако, как вышло по рассказам солдат, камчадалы вовсе не понимали, что собой представляет граната, и когда она падала к ним, все сбегались поглядеть на нее, становились кольцом вокруг, со смехом и с удивлением ее рассматривали, допытываясь, что бы это могло означать. Когда же гранаты наконец взорвались, то очень многих из них, в том числе женщин и детей, покалечило и убило.

— Попужать же только хотели, — пожал плечами Савва. — Кто же в голову взял, что оные дикари сбегутся, как на игрушку?

— Мне позавчера с этим обозом троих ребятишек привезли, — явно выдохшись, Стеллер сел на лавку. — Видел бы ты их, Саввушка. Месиво! Месиво на глазах твоих шевелится, ручонки тянет, плачет… Одного мать на руках принесла. Десять верст по санному следу плелась за мужем своим, а девочке обе ноги оторвало. Не смог я спасти ее, не смог!

Стеллер заплакал.

— Что ты, право, герр, аки баба хныкаешь, — насупился Савва. — На войне вроде довелось бывать. Там, поди, навидаться должен!

— Так то мужики здоровые, к военному делу годные! — вскинулся Стеллер. — Дело другое!

— А штурмом города берут? Данциг когда брали — нешто одни солдаты гибли? — продолжал допытываться Савва.

Стеллер поднял голову, посмотрел сквозь стекла очков:

— Да разве ж прошлые дикости нынешние оправдывать могут?

Савва не нашелся что ответить и замолчал.

Потом Стеллер поднялся:

— Пора мне. Раненые ждут.

— Может, пособить нужно? — нерешительно спросил Лорка. Хоть и не виноватому, но ему отчего-то было стыдно.

Стеллер посветлел.

— Может, и нужно, — коротко сказал.

У избы Стеллера перед дверью на пятках сидела женщина в камчадальской одежде. Сидела и раскачивалась взад-вперед, словно поклоны била, отчего копна сальных, сбитых колтуном волос, заплетенных в невообразимое количество косичек, мерно колыхалась.

Завидев их, женщина неуклюже поднялась. Ее смуглое широкое лицо лоснилось от жира, одежда обгорела. Воняло от нее преизрядно.

— Эмемкут, Эмемкут, — повторяла она, тыча пальцем в дверь.

— Должно быть, так зовут кого-то из раненых, — вздохнул Стеллер.

Он распахнул дверь, пропуская женщину внутрь.

— Эмемкут! — Она сразу бросилась к дальней лавке.

Лорка бочком протиснулся в дверь, не зная, куда себя девать.

За эту зиму ему частенько доводилось бывать здесь, — избу «преученому адъюнкту» положили отдельную из-за огромного количества «скарба, научным целям потребного», как написал в своем ходатайстве Берингу Стеллер. Скарба и правда было немало, и с каждым днем усилиями усердного Федора и самого Стеллера его все прибавлялось.

— Ты, герр, точь-в-точь сорока, — поддевал Стеллера Савва, — что неладно лежит, то и к рукам приберешь.

— Не так! — злился Стеллер. — Такое, Савва, впору о здешних камчатских начальниках говорить, а мне обидно! Собираю я только вещи к делу своему потребные и уж никак не беру чужого без равноценного обмена!

— Так уж равноценного, — ухмылялся Савва, ему нравилось поддразнивать задиристого немца. — Видел вон, как ты у ламутов на деньгу дребедень всякую менял. Игрушек детских, свистулек нагреб. Сорока ты, герр, как есть сорока!

— Дремучий ты человек! — Стеллер понял, что его дразнят, и шутливо махнул рукой. — Книгу писать буду. Знаменитым стану на весь мир. А собираю всю эту, как ты говоришь, дребедень, чтоб в научных кругах устроить ажиотацию.