Остров Беринга

Ольга Погодина Остров Беринга

Знак информационной продукции 12+

© Погодина О.В., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Остров Беринга

Пролог

Санкт-Петербург, 3 февраля 1733 года

— Гляди-тка, Алешка! Едут!

Мальчик поглубже вдавил шапку в уши, ежась на промозглом ветру. Толпа вдоль дороги заволновалась, наплыла на окружавшие Большую першпективу[1] ржавые сугробы. Кто-то, покачнувшись, чуть не упал под копыта. Лошадь взвилась на дыбы. Всадник, — угрюмый офицер в васильковой, под цвет мундира, епанче, — в досаде огрел неудачника нагайкой.

— Шпанберг, — сказал Алешка — рослый гардемарин, одетый в новенький зеленый кафтан и башмаки со штиблетами. Двое его спутников помладше, кадеты, вытянули шеи, разглядывая сердитого капитана.

— Вона как ежеват! — протянул самый младший — тот, что кричал.

— Немчура, — скривился второй, лет четырнадцати на вид. — У нас их нынче везде полно. Что ни чин — все гость заморский. Нешто оные иноземцы и впрямь умом превыше?

Говорил он важно, басовито, явно повторяя чужие слова.

— И у нас в Академии им чести много, — подхватил Алешка. — Иные и впрямь горазды поболе к рукам прибрать! Но по делу морскому им перед русскими фора выходит. Морей-то у нас нету почти…

— Вот так они вас, в Академии, зад лизать и обучают!

Алешка насупился, стиснул кулаки:

— Ты, Федька, еще баять посмей! Не погляжу, что Еропкин — в ухо двину!

— Мой тятенька в полку Преображенском обер-офицер, не забыл? — набычился Федор, но уже без прежнего запалу.

— Ты посмотри, Федька, обозам конца нет, — мальчик украдкой загибал пальцы, считая. — Тут не меньше ста подвод будет!

— Да уж поди, им до самого Тобола дорогу канифасом[2] выстлали! — фыркнул Федор, покосившись все же на Алешку.

— В Академии говорили, что с экспедицией не токмо людей служилых, а профессоров и академиков с самого Парижу послали!

— Эхма, а что это на санях повезли? Котел што ли такой агромадный?

— Балда ты, Петька! Астролябия это! У нас в навигацком классе такая вот дура медная была. А вон та железяка на ней — это паук! — с гордостью выпалил Алешка.

— А зачем эта дура?

— Счисление делать и плавать по морям. Без счисления в море пропадешь!

— И к чему им в Сибири счисленье делать? Там же снег один!

— А вон, смотри, что за санки разукрашенные? Курам на смех какое фанфаронство!

— Да это ж бабы! Ей-богу! Бабы едут!

— И с детями!

— Малые совсем! Годочка три вон тому, без шапки, а девчушка и вовсе крохотная!

— Эта, в соболях и красном платке — я ее знаю! — обрадовался Алешка, тыча пальцем. — Сама Берингша это. Жена Беринга, капитан-командора!

— А другие? — Федор цыкнул зубом на проезжавшие мимо сани. — Вон та, с мальчишкою белобрысым, уж больно худа и мала. А чернявенькая-то хороша! Чудо как хороша!

— Эту не трожь! — насупился Алешка. — Это Татьяна Федоровна, лейтенанта Василия Прончищева жена. Любовь у них страсть какая! Видал я ее летом в Тарусе, с дядькой в гостях в Прончищевых бывали!

— Ты что, Алешка, амуры развел?

Алешка смутился, покраснел, и его спутники прыснули.

— И третью знаю, она там тоже была, — торопливо, чтобы скрыть смущение, сказал Алешка. — Ее Ульяной звать, она во-он того здоровенного шведа, лейтенанта Вакселя жена!

— Чтой-то Вакселишка этот себе такую невзрачную нашел? — съехидничал Федор, — Сам-то — косая сажень, росту богатырского! А на такую пигалицу польстился!

— Кто его разберет, Вакселя-то. Они, знаешь, не наша порода. Себе на уме все!

— А мальчишка-то смотри какой ерошка![3] — засмеялся Петька, глядя, как тот вертится в санях.

— Да хилый больно. Вон у командорши какой толстенный! А этот? Нет, не жилец. Сгинет!

Помолчали.

— Ты мне, Федька, вот что скажи, — задумчиво произнес Алешка, провожая взглядом санки. — У нас в Сибирь клейменых каторжан ссылают, а эти немчуры, получается, сами едут. Ежели они все такие проныры, как твой тятенька Родион Григорьевич говорит, что ж им там за золотые горы?

* * *

— Опахнись, Лавруша! Простынешь. — Ульяна в пятый раз натянула овчинную шапку сыну на уши. Непослушный постреленок, в отличие от упитанного степенного Антона Беринга, вертелся в санях, как уж, и шапку сбрасывал.

— Не хочу. Жарко! — выпалил мальчик, и снова сбросил шапку, с любопытством высовываясь из саней. Ульяна устало и извиняюще улыбнулась Анне-Кристине Беринг, чьи дети, — трехлетний Антон и двухлетняя Аннушка, — c истинно немецким послушанием чинно сидели рядом с матерью, закутанные в пуховые шали.

Анна-Кристина лишь подняла бровь, и Ульяне почудилось, что вся она жалка и растрепана перед этой величавой дамой, чьих детей крестил сам князь Долгорукой, а в дом захаживали важные заморские гости.

Говорила Анна с сильным немецким акцентом, а на санях сзади, — подумать только! — ехали за ней в Сибирь прислуги человек пять, да целый воз скарба. Говаривали, что и сервиз фарфоровый везут. И клавикорды!