Остроумный Основьяненко

Дальше – больше. «Исчезла запорожская грубость; на чистом, употребительном языке начались расспросы, рассказы; любопытные события по Сечи, объяснение причин некоторым гласным происшествиям; сведения глубокие, острые замечания, тонкие суждения, – всё это лилось из уст Головатого. Он говорил просто, в рассказах и описаниях не подбирал слов, но говорил красно, сладко, свободно; чего неудобно было выразить так верно и сильно по-русски, тут он украшал – и точно украшал – речь запорожскою поговоркою, и все кстати и неподражаемо. Вместо прежнего страха, мать моя уже не отходила от беседующего Головатого».

Перейдя затем к рассказу о деятельности Головатого в Петербурге, т. е. о том, что не происходило на его глазах, Квитка проявляет не только удивительную осведомленность о поступках Головатого и Потемкина в ходе переговоров, определявших судьбу Сечи, но и о психологических побуждениях, предопределявших эти поступки. Потемкин «имел случай узнать голову Головатого и часто допускал его к себе», а Головатый, умевший разгадывать «отзывы князя», определял свои дальнейшие действия. Отдавая себе отчет в том, что Сечь, какой она была раньше, уже отжила, он «прокладывал дорогу к возобновлению казачества». «Не будет уже это Сечь, – говорил Головатый, – но особенное войско из прежних запорожцев; они будут иметь свою оседлость и порядок службы, приличный времени и обстоятельствам».

Головатый, предусматривая, что будущее войско должно быть в теснейшей прежнего связи с армиею и вообще с Россией, нашел необходимым и выгодным дать сыну своему, старшему, высшее, нежели бы мог доставить в своем кругу, образование. Слыша о Харькове, где издавна были отличные учебные заведения, он приехал познакомиться с отцом моим и, по его совету, определить сына в училище.

Талант Головатого как военачальника, его изобретательность при определении тактических решений в полной мере проявились при исполнении поручения Потемкина взять укрепление Березань, из которого турки «делали большие беспокойства». Головатый немедленно послал «разведать о положении Березани и узнал, когда большая часть гарнизона вышла из Березани для собрания камыша. Головатый поспешил с флотилиею своею, пристал спокойно к берегу, без всякого шума высадил отряд и без дальнего сопротивления завладел укреплением. Отпустив суда свои, переодел своих турками и поставил из них караулы. Гарнизон возвратился и, не предполагая ничего, беспечно входил малыми частями в укрепление. Головатый забирал их по частям и, управившись как должно, с ключами укрепления спешил к Потемкину».

Не сплоховал Головатый и во время встречи с императрицей. «Лишь еще государыня подходила к Головатому, как он вдруг, подобно оживленной статуе, совершенно изменился, выпрямился, глаза его заблистали живым огнем, и черты лица оживились. Поклонясь государыне, он начал говорить громким голосом, чистым выговором и приятным тоном. <…> Головатый рассказывал после отцу моему, что когда государыня еще доходила к нему, то уже взирала на него с улыбкою, выражающею снисхождение, благость, кротость, предупредительное благоволение… одним словом, с улыбкою „своею“, невыразимою, неизъяснимою. <…> Без всякого сомнения, государыня благосклонно и милостиво приняла приветствие Головатого, потому что в тот же день объявлено было ему, чтобы он о нуждах войска своего представил князю П. А. Зубову».

Теперь нужно было добиться отдачи казакам Тамани. «Записка была отлично составлена. Подробно изложены были все заслуги черноморского войска в окончившуюся турецкую войну; выведена польза, какую может войско приносить, быв поселено на Тамани. <…> Головатый вошел в моду. Первейшие вельможи ласково принимали его; другие искали его знакомства, приглашали на обеды, занимались им, спешили туда, где он бывал, расспрашивали его о обычаях бывшей Сечи и существующих в черноморском войске, хохотали при его оригинальных остротах, дивились тонким замечаниям, справедливым суждениям и не смогли надивиться, ка5к человек, не получивший светского образования, не живший в большом свете, имел так много ума и справедливо, положительно судил обо всем. Головатый выезжал в гости с своею бандурою и, наигрывая на ней, пел запорожские песни. Дамы высшего круга слушали его с удовольствием и занимались беседою его».

Должен быть по достоинству оценен тот факт, что Шевченко, который, как мы помним, в самых сердечных словах писал Квитке о своей любви к нему и о том, как он знает его душу и сердце, единственное обращенное к нему стихотворение – «К Основьяненко» написал именно после знакомства с «Головатым».

М. А. Максимович в статье «Трезвон о Квиткиной Марусе» писал об этом так: «Шевченко написал свое послание „К Основьяненку“, воодушевленный не „Марусею“ и не другими его малороссийскими повестями; он воодушевлен историческим очерком запорожца Головатого, который был написан Квиткою по-русски и напечатан в „Отечественных записках“ 1839 года (это известно мне достоверно из беседы с Шевченком, когда он гостил у меня на Михайловой Горе в июне 1859 года)»[186].