Остроумный Основьяненко

Явившаяся результатом тщательного исследования исторических источников, имеющая несомненную и прямо демонстрируемую автором мемуарную основу, она представляет собой именно художественное произведение, в центре которого – полноценный, разносторонне и мастерски выписанный художественный образ, и жанровое определение его как повести, на наш взгляд, больше соответствует его литературной сущности, чем, например, «очерк» или «статья», как определял «Головатого» высоко оценивший эту вещь Белинский.

Особое место, принадлежащее этому произведению в творческой биографии Квитки, определяется и тем, что «Головатый» был первым значительным произведением Квитки на историческую тему. Написанные ранее или одновременно с ним заметки «О слободских полках» и «О Харькове и уездных городах Харьковской губернии» были не более чем подготовительными набросками к обширному исследованию «Основание Харькова» (1842). Практически одновременно с «Головатым» было создано «Предание о Гаркуше», в котором совмещались признаки и прозы, и драмы, а годом ранее – статьи «Украинцы» и «История театра в Харькове». Очевидно, что в этот период историческая тематика становится для Квитки преобладающей. Незадолго до смерти он успел еще написать опубликованные посмертно «Татарские набеги» и «Народные воспоминания, когда и для чего поставлены пушки в Харькове близ дома дворянского собрания».

Личность Головатого, которая была памятной во времена Квитки, позднее оказалась полузабыта, но не так давно воскрешена в историческом очерке Н. А. Тернавского «Антон Головатый в произведениях историков и писателей»[185]. Начинается он так: «Более всего в Антоне Андреевиче Головатом поражает его энергия, неудержимая воля, приверженность запорожским казачьим традициям, умение быть своим в светском обществе того времени и в казацком братском содружестве. Ум, сочетающийся с дипломатичностью и тактом, необыкновенная эрудиция, административные способности снискали ему уважение видных деятелей России конца XVIII века. Удивительно, как все эти качества, к которым следует прибавить литературные и музыкальные дарования, могли сочетаться в одном человеке и проявиться с такой силой».

Автор отмечает далее, что Квитке были известны материалы, которые публиковал В. В. Пассек в «Очерках России», издававшихся Квиткой в Харькове в 1838–1842 гг. совместно с И. И. Срезневским, и свое произведение он рассматривал как дополнение и уточнение работы В. Пассека. Но Квитка совершенно изменил манеру подачи материала, полностью преодолел научную сухость своего предшественника. Читателя подкупала не только простота и эмоциональность стиля, но и то, что писатель, не раз лично видевший и слушавший рассказы Антона Андреевича, приезжавшего к его отцу, директору Харьковского коллегиума, чтобы устроить учиться своих старших сыновей, выступает как очевидец изображаемых событий. Останавливался А. Головатый у Квиток во время своей депутации 1792 г. к царскому двору и при возвращении оттуда с грамотой и царскими дарами.

Вскользь напомнив известные факты, фигурирующие и у Пассека: решение Екатерины уничтожить Сечь и дать казакам «для жития Тамань или Черноморие с разными льготами», писатель сразу, уже с второй страницы переходит к описанию того, что видел сам десятилетним мальчиком: как вломился к ним страшный человек «в мохнатой шапке с длинными, висячими и также мохнатыми ушами, и все это усыпано сверху до низа клоками снега, – скорее можно было принять его за движущуюся снеговую гору!..»

Не обращая внимания на возражения, он проник в комнату, где лежал больной отец, и сбросив свои «волки5», т. е. волчью шубу, «явился обыкновенным „гостем“, порядочным господином; он одет был по-тогдашнему в синий сюртук и во всем с приличностью; голова, как должно, причесана и коса перевита черною лентою. Ни одного пистолета или кинжала я не приметил ни у гостя, ни у слуги его и поспешил с донесением, чтобы успокоить мать мою…»

Он привез письмо, в котором содержалась рекомендация «в любовь и расположение» Антона Головатого, отправляющегося в Харьков и нуждающегося в советах и содействии. Симпатия, которую вызывает к себе пришелец, возрастает с каждым его словом и действием. Он усаживает сестру повествователя за рояль и когда та заиграла «дергунца», командует своему хлопцу: «Максиме, ану!» «Максим, сразу проложив панские волки5 в угол, заткнул полы своей бекеши и пустился отжигать и скоком, и боком, и через голову, и в разные присядки… ну, восхитил нас, детей! никогда еще не приезжал такой славный гость!..»