Остались только слезы

Когда я открыл дверь, Люсия с минутку постояла на пороге, не отваживаясь войти. Она молча разглядывала мою бедную каморку, куда сквозь грязную форточку проникал сероватый свет. Всю обстановку составляли кровать, белый деревянный стенной шкафчик, на котором стояла газовая плитка, и стул. Единственным комфортом этой напоминающей тюремную камеру комнатенки являлась маленькая раковина.

— Видите, — прошептал я, — полнейшее убожество.

Я стыдился открытой консервной баночки из-под сардин, лежавшей на шкафчике рядом с молочной бутылкой и моей зубной щеткой…

Кровать была разобрана, постельное белье не менялось уже около месяца.

Наконец Люсия вошла и, обернувшись ко мне, улыбнулась.

— Это чудесно, Морис!

— Вы смеетесь надо мной?

— Ах, ты не можешь понять, насколько трогательна эта комнатка. Как невинна… Чиста… Здесь пахнет юношей…

Я не знал как себя вести. Я чувствовал, что слова Люсии искренни, но относил ее взволнованность насчет некоторого снобизма, и в самом деле не понимая, что она могла найти живописного в душной неуютной норе с затхлым воздухом.

Люсия подошла к кровати, над которой висела фотография моей матери. Люсия взглянула на снимок.

— Это твоя мать? — спросила она.

— Да.

— И давно сделана фотография?

— В прошлом году…

— Боже, как она молодо выглядит!

Подошел поближе и я. Мама улыбалась мне со снимка. Рядом с ней стоял Вилли, наша старая овчарка… А на заднем плане виднелись соседские розочки, образующие живую изгородь. Мама и впрямь молодо выглядела. Гораздо моложе, чем Люсия.

— Ну, ладно, давай укладывать твои вещи.

Я вытащил из-под кровати старый картонный чемодан, весь залепленный гостиничными наклейками, которые мне привез один приятель с Кубы. Но лучше от этого чемодан не стал.

Люсия помогла мне уложить мой второй костюм и белье. Затем я снял со стены фотографию матери и вложил в сборник пьес Ануя (ее подарок).

— Ну, вот, — вздохнул я.

Держа в руке свой чемодан, я с тайным волнением оглядывал убогую комнатку, послужившую приютом моим первым надеждам и разочарованиям. Люсия, вместо того, чтобы направиться к выходу, села на кровать.

— Морис, я хочу, чтоб ты взял меня здесь!

— Здесь! — повторил я, как попугай.

С этим жалким чемоданом в руке у меня наверно был идиотский вид.

— Да. Иди ко мне…

Я покорился, и все началось снова. Но теперь это было гораздо более… более искусно. Инициативу проявляла она. Люсия предавалась любви так же, как играла на сцене: вкладывая всю свою душу, всю себя целиком. Убогая обстановка, жалобный скрип старого матраца ее возбуждали. Когда немного позднее я вытянулся рядом с ней на постели, она прошептала мне на ухо:

— Сохрани эту комнату, Морис… Мы будем часто приходить сюда, хорошо?

Я пообещал.

* * *

Феликс с важным видом взял у меня из рук чемодан. Презрение лакея выразилось в том, как он, неся чемодан в комнату, держал его подальше от себя. Люсия потащила меня в гостиную, где Мов старательно разыгрывала гаммы. Наше появление ей не помешало. Она вела себя так, словно не замечала нашего присутствия. Я прекрасно видел, что она дуется. Мое вторжение было ей явно не по душе. Мне придется проявить немало терпения и уступчивости, чтобы ее приручить.

— Мов! — окликнула Люсия девушку.

Та, наконец, оторвала пальцы от клавиш и резким жестом опустила крышку рояля. Раздался стук, отозвавшийся в огромной гостиной звуком выстрела.

Люсия окинула девушку гневным взглядом.

— Мов, проводи Мориса в его комнату…

— А, что, Феликса нет?

— Покажи ему комнату, Мов. И проверь, есть ли у него все необходимое!

Мов сидела, раскачиваясь на вращающемся табурете. Внезапно она встала.

— Что ж, хорошо. Извольте, начнем осмотр.

Люсия дала мне знак следовать за Мов. Мы пересекли холл и поднялись по внутренней лестнице, ведущей на второй этаж. Моя комната располагалась как раз над спальней Люсии. Позднее я понял, почему она выбрала именно ее: прямо под моим окном шла пожарная лестница. Эта лестница справа доходила до балкона Люсии. Таким образом я мог, как стемнеет, потихоньку навещать ее, когда заблагорассудится, не боясь быть увиденным с улицы, ибо наши окна выходили в тенистый сад.

Моя комната не имела абсолютно ничего общего с той, которую я только что покинул. Здесь стояла изысканная мебель лимонного дерева, а стены были обклеены голубыми обоями. К ней примыкала туалетная комната, облицованная голубым кафелем. На специальном столике стояли радиоприемник и телевизор.

— Ну, как, пойдет? — спросила Мов, не скрывая издевки.

С тех пор, как мы вышли из гостиной, она не произнесла ни слова. Мой нелепый чемодан, лежащий на изящном столике, так же не вязался со всей этой роскошью, как, скажем, мусорное ведро.

На враждебность Мов я ответил спокойной невозмутимостью.

— Послушайте, если я правильно понял, вы не одобряете мое присутствие в этом доме. В таком случае мне лучше уйти!

Она пожала плечами.

— Готово! Уже чувствуется ее влияние! Теперь у нас в доме целых два артиста, многообещающий факт…

Я взялся за чемодан.

— Прекрасно, я ухожу…

Но она продолжала стоять у двери, загораживая выход.

— Не валяйте дурака. Если вы уйдете, я окажусь виноватой и мне достанется.