Особый отдел

Кто-то уже поговаривал втихаря о том, что грядёт очередной сионистский заговор и всех славян ждёт участь палестинцев, что двуглавый орёл есть тайный символ иудеев, провозглашённый ещё ветхозаветным пророком Иезекиилем, что настоящая фамилия российского президента вовсе не Митин, а, совсем наоборот, Миттель, и что в советниках у него состоят сплошные жидомасоны, прикрывшиеся простыми русскими фамилиями Иванов, Медведев, Козаков.

И почему-то все, даже самые матёрые коммунисты, забывали знаменательную фразу, сказанную лысым и картавым коротышкой, некогда считавшимся в этой стране кем-то вроде пророка: «Ну кто же виноват, если в жилах каждого толкового русского человека течёт хотя бы капля еврейской крови?»

Уж он-то, имея в жилах не каплю, а добрый литр вышеназванной крови, в этом деликатном вопросе разбирался получше других.

Все эти мысли, пусть и не облачённые в столь внятную форму, бродили в голове Кондакова, пока он добирался до дома, который двадцать лет назад покинул господин — тогда ещё гражданин — Бурак (кличка Голиаф, произнесённая по старой памяти, почему-то всегда рождала ассоциации со смертью, в то время как Рудольф Павлович Бурак казался живым человеком).

Район, в прошлом славившийся только хулиганами, теперь принадлежал к числу элитных, а нужный Кондакову дом, уже несколько раз перестроенный и надстроенный, из стандартной панельной двенадцатиэтажки превратился в некое подобие белого океанского лайнера, где более или менее прямыми остались только ряды окон-иллюминаторов.

Так уж случилось, что наступление нового — да ещё и нечётного — века ознаменовалось повсеместным торжеством криволинейных форм: и в архитектуре, и в дизайне мебели, и в обводах автомобилей, и даже в стиле жизни (теперь для достижения желанной цели следовало резко забирать влево или вправо, а то и вообще петлять).

Единственное исключение составляли лишь фигуры престижных женщин — прямые и плоские, как доска, с квадратными плечами и торчащими ключицами, не имеющие ни одной выпуклости даже там, где это предполагалось законами естества.

Возможно, причина тому крылась в подсознательной тяге к истокам человеческой цивилизации, когда единственной прямой линией, доступной созерцанию наших пращуров, был морской или степной горизонт, зато все красавицы отличались тучностью и кривыми ногами.

Уже в подъезде возникла путаница с номерами квартир, которых почему-то стало значительно меньше, чем прежде. Как пояснила вышколенная консьержка, родившаяся всего за десять лет до отъезда Бурака и, естественно, не знавшая его, такой эффект был достигнут путем объединения нескольких квартир в одну. Бывшая полуторка Бурака соединилась с трехкомнатной соседской и двумя двухкомнатными, расположенными этажом выше. Хоромы, возникшие в результате этого cлияния, на данный момент пустовали, поскольку семейство, купившее их, прохлаждалось где-то в Альпах.

После этого разговора Кондакову стало окончательно ясно, что никого из прежних жильцов здесь не сыщешь, а досужие старушки — неисчерпаемый кладезь полезной информации, — вне всякого сомнения знавшие Рудика Бурака ещё с пелёнок, следуя его примеру, тоже отправились в далёкое путешествие, но уже без виз, багажа и билетов.

Пришлось идти на поклон в дирекцию по эксплуатации зданий, но и там воспоминаний о столь давних временах не сохранилось. Сердобольная бухгалтерша объяснила Кондакову, что при административной реформе, разразившейся в начале 90-х, все архивные материалы, утратившие ценность — а таких оказалось подавляющее большинство, — были или уничтожены, или сданы в макулатуру. Да и дом, которым он интересовался, считался уже не муниципальной собственностью, а кондоминиумом, то есть совместным владением жильцов.

— Как вы сказали? Гондон-минимум? — почтенный возраст Кондакова служил как бы карт-бланшем, позволявшим ему любые скабрезности. — Ничего себе словечко придумали! Могли бы и как-то иначе назвать. В соответствии с национальными традициями. Бараком, например. Или общагой.

— В этом бараке квадратный метр жилой площади стоит четыре тысячи условных единиц, — сообщила бухгалтерша. — Так что все прежние названия стали неактуальными. Мы, слава богу, живём в самой дорогой столице мира. Вот и приходится соответствовать.

Они поболтали ещё немножко, и бухгалтерша, как видно, страдавшая провалами памяти — профессиональным заболеванием госслужащих — всплеснула руками. Вспышка волшебного озарения, в этой канцелярской берлоге столь же неуместная, как и гроза за Полярным кругом, на мгновение озарила её одутловатое, сонное лицо.

— Если вы хотите про старых жильцов узнать, так это нужно обратиться к дяде Яше, сантехнику нашему. Он в этой должности с семидесятого года числится. Имеет служебное жильё в полуподвале, поэтому и под переустройство не попал. Раньше его портрет на Доске почёта висел. Прямо герой труда! А главное, совершенно непьющий. Представляете?

— Действительно, уникум, — согласился Кондаков. — Непьющий сантехник — это примерно то же самое, что припадочный верхолаз. Большая редкость.