Особый отдел

— Конечно! У вас же за дверью пожарный щит, словно нарочно, висит. Любой шанцевый инструмент на выбор.

— Я здесь при чём! — огрызнулся бармен. — Пожарная инспекция такое предписание дала, мать их враскорячку!

— Ты в присутствии девушки слова-то подбирай, — посоветовал Ваня. — Ведь и в морду недолго схлопотать.

— Прошу пардону, — потупился Стёпа. — Я думал, ото сексот переодетый, вроде тебя.

— За сексота тоже нарваться можно, — сделав пальцы «козой», Ваня пугнул бармена. — Придётся тебе выставить мне сто грамм за счёт заведения. Заодно и подмогу по телефону вызови. Самим нам из этой ловушки не выбраться. Что называется — влипли…

Узнав про Людочкины приключения, Кондаков проявил столь редкое по нынешним временам великодушие и на очередную встречу с Чертковым отправился один, но на сей раз со всей полагающейся подполковнику помпой, то есть на служебной машине со спецсигналами — сиреной и мигалкой.

Впрочем, появление истошно завывающего и сверкающего фиолетово-оранжевым пламенем механического зверя ничуть не растревожило деревню, тяжкий сон которой издревле порождал своих собственных, свойственных только этой земле чудовищ — химерическую помесь терпеливого вола и неистового вепря, к тому же весьма неравнодушного ко всем видам дурмана.

Чертков, уже расплевавшийся с грядками, выглядевшими в его исполнении, словно длинный ряд безымянных могил, сейчас пересаживал малину, густые заросли которой напоминали знаменитый майнридовский чепараль — Шервудский лес Северной Америки.

— А не поздно? — заходя во двор, поинтересовался Кондаков.

— Наоборот, рановато, — ответил Чертков. — Сутки ведь ещё не миновали.

— Я говорю, не поздно ли малину пересаживать! — Кондаков повысил голос. — Неужто оглох?

— Ничего с ней не станется. Живучая, зараза, как марксизм. Могу тебе часть уступить. Голландский сорт, по большому блату доставал.

— Мне свою некуда девать. А марксизм ты, лишенец, не тронь. Если бы не такие, как ты, он ещё сто лет бы стоял… Лучше скажи, что по делу слышно?

— Вот так сразу и скажи! Ты сначала как человек в дом зайди. Посидим, выпьем. Песню споём.

— Недосуг мне песни распевать, — нахмурился Кондаков. — По горячему следу иду.

— По горячему? — фыркнул Чертков. — Твой след не то что остыл, а быльём порос. Да ещё каким быльём! Одни говорят, будто этому гаврику Серго Гобашвили голову бензопилой отпилил. Другие, что это инопланетянин был, под человека замаскированный. Сам на родную планету стартовал, а ненужную оболочку ментам на память оставил.

— Быльё меня не интересует. Я его и без тебя наслушался. Мне конкретные факты нужны.

— Из-за этих фактов сегодня ночью мои подпаски весь город перетрясли. Пару раз даже в перестрелку встряли.

— Только не надо мне рекламу вешать! Что в сухом остатке? Проще говоря, в итоге.

— Да нет пока никакого итого. — Чертков смущенно поскрёб в затылке. — Непричастны урки к этой мокрухе. Никоим боком не причастны. Все группировки дружно отмежевались. Да и вшивари мелкие на это не пошли бы. Подрезать фраера или ногами до смерти забить, это они ещё могут, а чтобы голову оторвать — ни-ни. Все авторитеты на том сходятся, что убийцу нужно в ваших собственных рядах искать, а то и повыше. Не надо свои подковерные распри на блатарей списывать.

— И это весь твой сказ? — физиономия Кондакова приобрела скорбное выражение.

— Всё, что могу. — Чертков развёл руками. — Как говорится, не веришь — прими парашу.

— Вчера ты иначе себя вёл. Соловьём заливался. Сорок бочек арестантов обещал.

— Выпил, вот и понесло, — честно признался Чертков. — Да и мамзель твоя повлияла. Где она, кстати?

— Допрашивает одного гуся вроде тебя. Показания выколачивает.

— Неужели дерётся? — уважительно поинтересовался Чертков.

— Ещё как! По яйцам бьёт — получше, чем футболист Бубукин по мячу.

— Свят, свят, свят, — Чертков перекрестился. — А ведь вся из себя такая холёная. Не дай бог такая сноха достанется!

— Так что, считай, тебе крупно повезло. — Кондаков стал закатывать рукава. — Сегодня я один против тебя. Вчерашний уговор помнишь? Не отказываешься?

— Я от своих слов никогда не отказываюсь. Коль заслужил — бей. — Чертков опустил подбородок к груди, ноги расставил пошире и чуть наклонился вперёд, сразу став похожим на знаменитую скульптуру «Никогда не сдадимся».

Кондаков, следуя примеру хозяина, тоже принял боксёрскую стойку и, как бы примериваясь, несколько раз коснулся его скулы кулаком.

— Не выпендривайся, — попросил тот. — Мне ещё поросёнка кормить надо.

— Сейчас. — Кондаков отвёл правую руку назад. — Раз, два, три! — но в последний момент переменил планы и коротко — снизу вверх — врезал левой в солнечное сплетение своего спарринг-партнёра.

Чертков от удара резко скрючился, упал и в той же позе остался лежать на свежевскопанной грядке.

— Хана морковке, — подув на кулак, сказал Кондаков. — Пересеивать придётся.

— Ы-ы-ы, — замычал Чертков. — Ы-ы-ы… Опять ты меня, начальник, обштопал…

— Это я за вчерашнее рассчитался. У меня после твоей оплеухи до сих пор в глазах двоится. И ничего. Пережил. Двигаюсь. — Взяв стоявшую поблизости лейку, он щедро оросил Черткова водой.