Особый отдел

— Это мой дальний родственник, — пояснил он. — У него братан погиб недавно. Шёл себе, никого не трогал, а ему голову напрочь отстрелили. Тебе это ничего не напоминает?.

Филька Удушьев только пожал плечами, но свой мертвящий взгляд от Вани отвёл.

— Ладно, — Павианыч почесал одну босую ступню другой, отчего на пол посыпалась какая-то труха, похожая на опилки. — Помнишь, у тебя приятель был… Макарона, кажется.

— Марадона, — поправил Удушьев.

— Вот-вот… Что с ним сталось?

— Окочурился, — впервые в глазах Фильки мелькнуло что-то похожее на человеческое чувство.

— Но ведь он не сам по себе окочурился, так?

— Не сам, — согласился Удушьев. — Шмальнули его.

— Кто шмальнул?

— Дед один, — сказал Удушьев и чуть погодя добавил: — Мне так показалось.

— Трость у него в руке была?

— Может, и была. Не помню.

— Ты бы рассказал всё в подробностях. Мой свояк, между прочим, тоже какого-то старика подозревает. Но тот с тростью был.

Удушьев, не проронив ни слова, вновь уставился на Ваню. Павианычу даже пришлось кинуть в него чёрствой коркой.

— Ты что молчишь, Филя? Язык проглотил?

— Где-то я его видел, — протянув вперёд руку, Удушьев указал на Ваню.

— Здесь и видел, — сказал Павианыч. — Он ко мне иногда захаживает.

— Нет, не здесь… В городе видел. Он в тот раз девкой был. С косичками.

Ване пришлось оправдываться, что он крайне не любил.

— У меня сестра-двойняшка есть. Та действительно с косичками ходит.

— Нет, — Удушьев покачал головой. — Это ты был. Что-то здесь не чисто.

Дело принимало совершенно нежелательный оборот и, стараясь как-то разрядить обстановку, Павианыч сам перешёл в наступление.

— Я замечаю, тебя в последнее время глюки стали посещать, — заявил он. — Надо меньше травку курить.

— Это ты кому? — Удушьев вперился в Павианыча.

— Тебе, кому же ещё… — старик слегка осёкся, что для него было как-то нехарактерно.

— Я думал, ему, — в голосе Удушьева появились зловещие нотки, — вы же свояки… Имеешь полное право указывать. А меня не касайся. Ты мне — никто. Понял?

— Понял. — Павианыч закашлялся, словно костью подавился. — Ты, Филя, только не нервничай. Вспомни, как дело было. Вы, наверное, отправились с Марадоной в город погулять?

— На гоп-стоп мы отправились, — с поистине детской непосредственностью сообщил Удушьев. — Кумар совсем задолбал. А в карманах ни шиша.

— Это когда было — зимой, летом?

— Осенью. Рано темнело.

— Ну и как, пофартило вам?

— Нет.

— Мало взяли?

— Вообще ничего не взяли, — неприятные воспоминания заставили Удушьева оскалиться. — Ещё и газом нас угостили. Чуть проморгались.

— Что потом было?

— Потом в какой-то двор зашли. Старика там увидели. Прогуливался. Одет прилично. Решили взять на абордаж.

— Он там один прогуливался?

— Один. А иначе чего бы нам суетиться…

— Трость при нём была?

— Не помню.

— Ну хорошо, как вы со стариком обошлись?

— Подошли. Тряхнули хорошенько. Говорим: «Бабки гони, старый пердун, а иначе досрочно дуба врежешь. Освежуем, как скотину».

— Представляю, — тяжко вздохнул Павианыч. — Дошли до него ваши добрые слова?

— Дошли. Проситься стал. Дескать, всё отдам. Только не убивайте.

— И что он вам отдал?

— Котлы с лапшой и лопатник.

— Документы в лопатнике были?

— Документы он попросил вернуть. За это, грит, подарю вам булавку от галстука. Рыжую, с брюликом. Больших денег стоит.

— И вы, конечно, согласились?

— Согласились. На кой хрен нам его пенсионные ксивы!

— И что это за булавка была?

— Булавка как булавка. Я толком и не рассмотрел. Но тяжеловатая, с блеском. Мне её старик в лацкан воткнул, — Удушьев приложил ладонь к груди.

— Почему тебе, а не Марадоне?

— Старика-то в основном я бомбил. Марадона на подхвате был.

— На этом вы и расстались?

— Не сразу. Напоследок мы его кишени прошмонали, велели молчать в тряпочку и пошли своей дорогой.

— Что же с Марадоной случилось?

— То и случилось…

— А подробнее нельзя?

— Можно. Когда мы к фонарю подошли, который у подъезда горел, Марадона у меня иголку выпросил. Стал рассматривать. У него шалава в Хотькове имелась. Наверное, ей хотел подарить.

— Ты что в это время делал?

— Чуть вперёд прошел и присел. У меня шнурок развязался.

— Долго он иголку рассматривал?

— Недолго. Выругался и говорит: «Никакое это не рыжьё! Да и брюлик не брюлик! Обули нас в лапти, как последних мазуриков!» Вот тогда всё и случилось!

— Что случилось? Яснее выражайся.

— Слышим, старик нас окликает. Вроде у него ещё что-то есть. Марадона сдуру в ту сторону повернулся. Тут его и шваркнуло. Кровь аж до меня долетела, будто дождик теплый.

— Ты выстрел слышал?

— Не помню… Нет. Только хлопок. Как в ладоши.

— Тебя, значит, осколки не задели?

— Не было никаких осколков. Я бы услышал.

— Как ты повёл себя дальше?

— Как-как… К Марадоне бросился. А у него вся грудь разворочена. Дырка с колесо. Дым валит. Сгоряча я его на себе ещё через два двора пёр. Потом собаки начали брехать. Гляжу — не дышит. Бросил его в каком-то закоулке.

— Того старика ты уже больше не видел?

— Видел.

— Когда?

— Каждый раз, как накурюсь хорошенько. Приходит, сволочь, и свою иголку в меня втыкает.

— Где всё это произошло?

— В городе.