Особые обстоятельства (Рассказы и повести)

Он направился к раздевалке сутулясь и не оглядываясь. Больше он не приходил, но Сонечка его запомнила.

Она уже перестала смущаться, точно видела, кто с чем пришел, сколько у кого денег — порядком или в обрез, — и сама иногда предлагала выбор, она научилась угадывать, убеждать научилась даже. Иногда, бывает, подгуляют некоторые: со старыми парами заявляются. Прекрасно ведь знают, что идет борьба с пьянством, не с вином, а именно с пьянством. Так нет, выпьют нормально, для хорошего настроения, для оживленного разговора — мало, подавай еще. И лисами прикинутся, и рыкнут иногда. Она все-таки — мягко, спокойно и непоколебимо: «Вам, дорогой товарищ, вполне-е предостаточно…»

— Гляжу на тебя, — удивляется Рита, которая с высоты своего роста одним грозным обликом усмиряет шумливых, — словно бы официанткой ты и родилась.

А Надежда Николаевна смеется: «Талант». А этот талант дома плачет от боли в ногах, мочит их в ванной, и сестрица напоминает за дверью:

— Сидела бы себе спокойно, куда я тебя устроила, так нет, вся, видно, в отца…

— Завидуешь ты мне, вот и скрипишь, — взорвалась однажды Сонечка.

На улице вызревал июнь, даже ночью от асфальтов пахло жарой и пылью, ноги и в босоножках потели, надо было все время следить за собой, поэтому Сонечка, будто какой-нибудь металлург, каждый раз после работы стояла под душем, натянув на голову резиновую шапочку. Сестра возникала в дверях, придирчиво осматривая фигуру Сонечки, обласканную и разнеженную струями воды, как будто — вот дуреха — и случись что, могло так скоро обозначиться.

— За-ви-ду-ешь, — по слогам повторяла Сонечка, объясняя и себе этим словом отношение сестры, и добавила вызывающе: — А я почти что счастливая, и для полного счастья мне не хватает только хорошего человека. Не хахаля, а хорошего, поняла? И взяла бы я за руку Толика и к тому человеку от тебя, сквалыги, ушла.

У сестры подбородок затупился, словно топор перевернули обухом вниз, она захлюпала, еле выговорила:

— Вот, вот благодарность за все… А я ведь только добра тебе желаю. — И убежала в комнату.

Сонечка быстро прижала несколько раз к телу махровое полотенце, накинула халат и заторопилась за нею, и, обнявшись, долго и обильно они плакали, измочивши друг дружку слезами, все прощая друг дружке, чтобы завтра снова поссориться. И Сонечка не кривила душой: в самом деле, найдись такой человек!.. В самом деле, найдись!..

Она завидовала девчонке, занявшей с двумя парнями столик. Один из парней, буйноволосый, в кремовой рубашке-безрукавке, откинувшись спиною на колонну, пускал в потолок фиолетовые баранки дыма, и губы у него — показалось Сонечке — были такими же, присоском, как у Хабиба. Он небрежно и владетельно иногда на девчонку поглядывал. А второй, в душном двубортном пиджаке и помятой рубашке, потной ладонью заправлял за уши слипшиеся сосульки светло-русых волос, с такой нежностью, с такой болью смотрел сбоку на девчонку, и глаза у него были в точности как, помнится, у того одинокого мужчины, которого приветила Сонечка в один из первых дней своей самостоятельной работы. Девчонка, подтянутая, по-спортивному подобранная, в белой рубашке с распахнутым воротом «апаш», в джинсах, то и дело смахивала с выпуклого лба солому волос, и фиалковые чуть подведенные глаза ее равнодушно перебегали по фужерам и бутылке сухого, которые Сонечка по заказу поставила. Ах, если б на Сонечку так глядели, как этот парень с голубыми глазами!

Она не помнила, как на нее глядел Хабиб!.. Она совсем редко теперь вспоминала о нем, — будто приснился, когда неладно, неудобно лежала. Если бы люди не забывали свои боли, свои обиды, — каково бы жилось, все бы с камнем на шее. Она ударяла по клавишам кассового аппарата, прокручивая ручку, а сама думала, что ей еще повезло — у нее легкий характер, может быть, и в самом деле отцовский, как утверждает сестра, и она забывает обиды, думала о том, сколько всего несут в себе люди, приходящие в ресторан, и если бы можно было заглянуть каждому в душу… Потом вышла в зал, приняла и принесла еще два заказа, прислушалась к тому, что рассказывает за «шоферским» столиком широкий, будто шкаф, дядька, чуть не рассмеялась, обратив внимание, что у дядьки на бицепсе тушью выколото: «Нет в жизни счастья». И вдруг почувствовала — в зале чего-то недостает, как будто несколько столов исчезло или музыкальная машина провалилась.

Нет за столиком тех, троих! Бутылка пуста, закуски едва расковыряны; правда, съедены два рыбных ассорти… В пепельнице погасла сигарета, серый столбик пепла лежит целиком… Бумажные салфетки смяты и набросаны в тарелки… Сонечка поискала под тарелками, перевернула даже стаканчик из-под салфеток — денег не оставили. Она побежала к двери, где на стуле, сдвинув фуражку на нос, скучал швейцар дядя Петя. Он-то должен был хотя бы девчонку заметить: редко кто входил в ресторан в джинсах даже днем.

— В джинсах выходила и в рубашке выходил… А в пиджаке — не видал, не знаю, — озабоченно ответил дядя Петя и перебросил фуражку на затылок.