Особое задание

Кстати, о лыжах. В Вологде, в Военном отделе 6 армии (вообще-то он уже стал Особым отделом, но официального подтверждения из Москвы не поступало) лишь вздыхали и пожимали плечами на мою просьбу снабдить меня лыжами, уверяя, что оных в наличие нет, но умолчали, что снаряжение для зимнего вида спорта отправлено для специальных отрядов. Что ж, молодцы. Не бог весть какая тайна, но лучше лишнего не болтать. И с картами они мне помочь не смогли. Самые крупномасштабные – десятиверстки, так и их забрал себе Самойло, начальник штаба, чтобы снабдить подразделения. На ребят из 6-ой армии грех жаловаться. Снарядили меня как надо – выдали в меру потертый полушубок (новый сразу в глаза бросится), собачью шапку, крепкие, но слегка разношенные сапоги. То, что с картами плохо, не беда – дадут надежного проводника. Трудится не за голую идею, а за патроны и кое-что из провианта, но пока ещё никого не сдал ни в контрразведку белых, ни в контрразведку англичан. Потому кроме собственного груза – довольно тяжелого! – пришлось тащить и плату проводнику: двести патронов к «мосинке», восемь кусков хозяйственного мыла и четыре фунта соли. Там что, соли нет, в Архангельске?

– Эх, товарищ Аксенов, – вздыхал сотрудник Военного отдела, вместе с которым мы упаковывали патроны в кожаные мешочки. – У нас на фронте на одного бойца по сорок патронов приходится, а на пулемёты по две ленты наскребём, не больше, а тут!

Я мог лишь пожать плечами. Цену не я устанавливал, а кто-то из вас, дорогие мои коллеги из 6-ой армии. Двести патронов – богатство, но мне его на себе переть. Эх, сколько уже набирается? Алфавит – килограммов тридцать пять, а то и сорок, патроны. У-у! Ладно, что додумался попросить санки, всё легче.

Проводника звали дядька Ферапонт. Навскидку – лет пятьдесят, ровесник того подполковника Кустова, но с равным успехом ему может быть и сорок, и шестьдесят.

На мои попытки узнать ещё и отчество, дядька лишь отмахнулся, пробурчав, что отродясь его по отечеству не звали, что он русский, а не «помор какой-нить».

Я поначалу не понял, в чём разница, но со временем уяснил, что поморами здесь называют тех, кто живет поближе к Белому морю, по Двине, «кормится с земли да воды», а русскими – кто лишь пашет, разводит скот да охотится, но не на морского зверя, а на лесного, да и то только зимой. Есть и исключения, вроде него самого, кто всю жизнь провел в лесу, но это именно исключение. Да и сам Ферапонт имел в какой-то деревушке избенку, кусок земли, где он выращивал исключительно лук с чесноком, предпочитая всё остальное выменивать на дичину либо на шкуры.

Дорогой много не наговоришь. Но вечерами, когда мы садились у костерка, а охотник варил обалденно вкусную кашу (в первый раз, одуревший от вкуснющего запаха, я сразу сунул ложку с горячим варевом в рот, а потом долго «гасил» снегом обожженный язык и нёбо), охотник вел со мной неспешные разговоры. Он и сам был рад поговорить и меня послушать. Дядьке отчего-то полюбились анекдоты, особенно про тёщу. Это я как-то ляпнул – мол, тёща грибков поела и умерла. Пришлось рассказывать полностью. Ферапонт потом хохотал весь день и теперь требовал от меня новую басенку про тёщу. Исчерпав запас, принялся переделывать другие анекдоты.

– Вот такое дело, – начинал я, вспоминая что-нибудь подходящее. – У одного мужика тёща померла. Ну, он порадовался, а она ему сниться стала. Приснится и говорит – иди-ка ты, зять, пописай! Мужик каждое утро в мокрых подштанниках и просыпается. Пошёл к сведущему человеку, а тот и посоветовал: когда тёща придет, ты ей скажи – уже пописал. Мужик так и сделал. Лег спать, а когда тёща приснилась и предложила по-маленькому сходить, он ей и говорит – уже пописал! А она – ну, раз пописал, сходи покакай!

От этого анекдота, услышанного уж не в пионерском ли лагере (там по ночам гномик приходил), Ферапонт так ржал, что едва не свалился в костер.

Дядька Ферапонт не любил говорить о себе, но по обмолвкам, намекам я начал потихоньку составлять его биографию. Родом из села Луковецкое, окончил церковно-приходскую школу.

По каким-то причинам в армию не призывался (может, плоскостопие), семьи нет и не было. С большевиками имеет дело едва ли не с момента образования партии большевиков, знаком и с эсерами. Ещё бы ему быть незнакомым! Архангельская и Вологодские губернии – места, куда ссылали и народников, и польских повстанцев, а потом туда повалили и социал-демократы, и социал-революционеры. Не добровольно, разумеется, а по приговору суда. В Вологде, вон, и сестренка товарища Ульянова отбывала ссылку, и Анатолий Васильевич Луначарский, и товарищ Сталин. Зато член партии эсеров Гриневский, оказавшись в Архангельской ссылке, порвал-таки с эсеровским прошлым и стал замечательным писателем! А так, не дай бог, примкнул бы к «правым», ринулся бы куда-нибудь в Рыбинск или Ярославль и не прочитали бы мы «Бегущую по волнам».

И не исключено, что Ферапонт водил такими тропами беглых ссыльных, желающих сбежать от свежего воздуха и экзотических комаров.