Особое задание

Я опасался, что в бронированном вагоне будет холодно, но оказалось вполне комфортно, хотя за «бортом» недавно было минус тридцать, а то и сорок. Даже не представляю, как в таких условиях отряды Красной Армии вели наступление на Шенкурск и выбивали из него белых и американцев.

«Павлин Виноградов» находился на особом положении. Паровозную топку топили не дровами (часто сырыми), а каменным углем. Мне здесь нравилось. Тепло, можно наконец-то выспаться, кормили «от пуза», Москва позавидует – гречневая каша с тушенкой, макароны по-флотски. Но самое удивительное – повар умудрялся готовить перловку так, что получалось не просто съедобно, а очень вкусно. Парень молол крупу на кофемолке, а потом добавлял сухофрукты. Получалось нечто изысканное. А ещё заваривали настоящий чай вместо того морковного, который я пил последние месяцы в Москве. Для полного счастья не хватало только тяжелых мельхиоровых подстаканников, так привычных на столиках в поездах РЖД, да окон, в которые можно посмотреть и полюбоваться заснеженными деревьями. Окна, увы, задраены стальными пластинами, а чай подавали в металлических кружках.

Будь я в обычном поезде, считал бы себя пассажиром, но в бронепоезде чувствовал бездельником, тогда как у каждого из парней, составлявших команду этого дымящего чудовища, есть и своё место, и свои четко прописанные обязанности. Никогда не бывал на подводной лодке, ни в машинном отсеке надводного судна, но, подозреваю, что там то же самое. Здесь даже уборную называли «гальюном», кухню – «камбузом», а откидные ступеньки – «трапом». Соблюдался даже «адмиральский час», только вместо чарки команде полагалось по кружке крепкого чая.

Подозреваю, что морскую терминологию ввёл командир – балтийский матрос Карбунка, дослужившийся за семь лет до звания боцманмата и, скорее всего, ставший бы боцманом, если бы минный заградитель «Енисей», где он служил рулевым, не потопила германская подводная лодка.

Мне было запрещено вступать в разговоры с экипажем, а им – задавать незнакомому человеку какие-нибудь вопросы. Я для них – человек, которого требовалось доставить до определенного места и не интересоваться, кто он такой и зачем это надо. Разумеется, это только подстегивало любопытство, поэтому то один, то другой искали повод войти в штабной вагон (кают-компанию) и поглазеть на странного пассажира.

С непривычки мне было скучно. Единственное развлечение – игра в шашки с командиром, которая шла у нас с переменным успехом.

От Вологды до Плесецкой мы добирались почти двое суток. Пару раз приходилось стрелять по нахальному аэроплану, норовившему подлететь поближе и скинуть на нас ручную бомбу. Скорее всего, она бы не причинила большого вреда бронепоезду, но проверять ребятам не хотелось, потому по самолету азартно строчили из башенного пулемёта и даже из винтовок.

Наконец, Карбунка пришел ко мне и сказал:

– До Плесецкой четыре версты осталось. Мы тормознем, а ты выскочишь.

Выходить на самой станции мне крайне нежелательно. Кто знает, нет ли там «зорких» глаз, способных заметить явление чужака и сообщить о том «куда следует»? Не поверю, что руководство армии белых не имеет на станции своих людей. Времени для этого было у них достаточно. Может, я и перестраховываюсь, но чем черт не шутит, когда бог спит?

Вначале в глубокий снег полетели два тяжелых мешка, санки на полозьях, а потом прыгнул я сам. Пока собирал барахло, увязывал его на санки, бронепоезд ушел. Им-то хорошо, сидят себе, а мне пять верст по сугробам переть.

Тащить тяжелые санки, проваливаясь по пояс в снег – то ещё удовольствие! Просил, чтобы дали лыжи, так не нашлось. Пять верст я прополз, наверное, часа за три, если не четыре. Показалось, что все десять. Наконец-то увидел полянку, где у маленького костерка сидел бородатый мужик в полушубке. Рядом с ним были воткнуты две пары охотничьих лыж!

– Долгонько ты, паря, – усмехнулся он. – Паровоз-то на Плесецкую давно прошел, потом обратно вернулся. Я уже уходить хотел.

Я молчал, переводя дух.

– Ладно, ужинать потом будем, – сказал дядька, засыпая костер снегом, хотя я бы не отказался ни от горячего чая, ни от еды. – Становись на лыжи, пойдем. Нам бы засветло верст десять пройти, потом отдохнем.

Еще десять верст?! Ну а куда же я денусь? Пройду. Да хоть до самого Архангельска по сугробам!

Правильно говаривал буржуазный социолог Питирим Сорокин о социальных лифтах. В эпоху революционных передряг можно резко взлететь по социальной лестнице, но так же резко и упасть. Возьмем меня. После бурного взлета из простого сотрудника в начальники отдела я уже был несколько раз понижен по службе. И вот теперь я разжалован в простые курьеры, доставляющие груз. Другое дело, что раньше бы переживал по этому поводу, комплексовал, а теперь начал мыслить иными категориями: если понадобится – за станок встану или за пулемёт лягу. Прикажут – полк поведу в атаку, а то и простым курьером пойду. Вот закончится гражданская война, будем делить посты и портфели, если живы останемся.