Особое назначение

— Вызывай «скорую», Толя.

Колька все еще сидел за поленницей, когда во двор въехала «скорая». Два санитара с носилками и фельдшер поднялись по лестнице в квартиру. Колька привстал, разминая затекшие ноги, потер онемевшее плечо, которым опирался о поленницу, и с тревогой смотрел на освещенное окно третьего этажа, где двигались какие-то тени. Услышав шаги и голоса на лестнице, опять вжался в щель за поленницей. В просвет между неровно уложенными дровами он следил за тем, как санитары вынесли носилки с лежащим на них, закутанным в одеяло, человеком, вдвинули их в заднюю дверь «скорой», сели туда сами. Слышал, как человек в кепке спросил у фельдшера:

— В какую больницу везете?

— В Мариинскую на Литейный, — ответил фельдшер.

— Я с вами, — сказал человек в кепке и обернулся к двум другим, шедшим следом: — Толя, подзадержись, пока малец не объявится. Во дворе не маячь, жди в квартире.

— Ясно.

— А ты, Николай, езжай в управление. Доложи обстановку. Потом Толю сменишь, если понадобится.

— Понял, Виктор Павлович.

— Все. Если что, я в больнице!

Дверцы «скорой» захлопнулись. Машина медленно тронулась с места. Николай посмотрел ей вслед и подтолкнул Васильева к подъезду:

— Давай, Толя. Не отсвечивай! Связь через дежурного. — И шагнул под арку ворот.

Когда затихли его шаги, Колька выбрался из-за поленницы, надвинул кепку пониже на лоб и, держась вплотную к стене дома, чтобы не могли увидеть из окон, двинулся к воротам. Выглянув из подворотни, увидел, что улица пустынна, и, сильнее обычного припадая на правую ногу, пошел вдоль Лиговки, соображая, как ему окольным путем, но покороче добраться до Литейного.

Бычков сидел на жестком диванчике в коридоре и выжидающе поглядывал на дверь палаты. Из палаты вышла медсестра, в руках у нее была металлическая коробочка со шприцами. Бычков привстал с дивана, но медсестра покачала головой и прошла к своему столику.

«В сознание не приходил», — понял ее Бычков и, подойдя к окну, выходящему в больничный сад, задумался. Обрывалась единственная ниточка, которую удалось нащупать. Оставалось надеяться на засаду, оставленную в квартире Хрякова. Но время шло, уже светало, а ни Толя Васильев, ни Ананьев в больнице не появлялись. Значит, мальчишка в квартиру не возвращался. Предупредила о засаде хозяйка? Ошиблись в чем-то оперативники? С пацаном что-нибудь стряслось по дороге? Сиди тут и гадай на кофейной гуще! И тот ли это мальчонка, что шуровал в магазине? Тоже ведь бабушка надвое сказала! А если тот, где его теперь искать? Одна надежда, что Хряков придет в себя и заговорит. Слабенькая, конечно, надежда. С чего ему откровенничать? Не причащать его пришли! Бычков увидел, как медсестра внесла в палату ширму. Потом из палаты вышел врач, и Бычков шагнул ему навстречу.

— Все! — развел руками врач. — Запущенный туберкулез. Как он еще жил, удивляюсь! — Стянул с головы шапочку, сунул ее в карман халата, присел к столику медсестры и принялся что-то записывать.

— Бредил? — спросил Бычков.

— Бормотал что-то... — кивнул врач.

— Имен никаких не называл?

— Какое там! — махнул рукой врач, не отрываясь от своих записей.

— Спасибочки!.. — вздохнул Бычков и медленно пошел по коридору к выходу.

Колька видел, как Бычков вышел из больничного корпуса и по усыпанной желтыми листьями аллейке направился к воротам, ведущим на Литейный. Скамейка, на которой коротал ночь Колька, была глубоко вдвинута в разросшиеся кусты сирени и скрыта от глаз прохожих. В укромном этом местечке выздоравливающие перекидывались в картишки, иногда распивали принесенную кем-нибудь из приятелей бутылочку, а то и посиживали в обнимку с приглянувшейся медсестрой.