Особое назначение

Правда, для этого кое-где приходилось перелезать через заборы и шастать по чужим огородам. Но владельцы этих дворов и огородов уже набили все клетушки приезжими дачниками, собаки сидели на короткой цепи у своих будок, и Рыскалов с целехонькими брюками перемахнул через пару заборов, рванул огородами и вышел на пустынную узкую улочку, ведущую к давно облюбованному им местечку на берегу. Вода еще не прогрелась, купающихся не было, а загорать лежа на здоровенных каменных валунах никому не приходило в голову. Здесь бывало пусто даже в самый разгар дачного сезона. Рыскалов сел на один из валунов и загляделся на море.

Солнце уже заходило, и косые его лучи золотыми полосами отражались в голубой глади залива. Они исчезали, когда поднимался ветер и вода покрывалась рябью, опять появлялись, когда ветер утихал и море становилось гладким, как зеркало.

Когда солнце опустилось, словно окунулось в море, вода в заливе стала серой, а ветер усилился.

Рыскалов набрал горсть мелких, плоских камешков и стал кидать в воду, стараясь попасть плоской стороной, чтобы камешек несколько раз попрыгал над водой, прежде чем утонуть. При этом Рыскалов считал, сколько «блинов» — так это называлось в их мальчишеские годы — у него получится. Вышло ровно пять «блинов». Пять лет — перевел на свой срок заключения Рыскалов и кинул еще камень. Тот подпрыгнул два раза и утонул. «Два «блина» за побег!» — сообразил Рыскалов. Отсидел бы свои пять и уже год был бы на свободе, жил бы как человек. Сидят же от звонка до звонка; добросовестно следуя лозунгам, которые малюют в КВЧ — культурно-воспитательной части — художники из зеков и развешивают в производственной зоне. Ну, хотя бы вот такой: «Запомни сам, скажи другому: честный труд — дорога к дому!» А он что — не трудился все эти пять лет? Не честно, что ли, вкалывал? Вот и выпала «дорога к дому», только не такая, как в лозунге! За побег — суд. И новый срок! А кому расскажешь, почему он решился на этот побег? Судье? Заседателям? Сидят две «чурки», ничего не решают, да и что они поймут, если лагерного барака в глаза не видели?! И навесят, сколько там полагается! И «тяни» свою добавку да еще по первому сроку долг отдай! В какую еще колонию зашлют, неизвестно! Вторая «ходка» — рецидивист! И режим подберут соответственный. Веселое будет житьишко!

Рыскалов бросил всю горсть камней в море, встал и направился обратно в город. Шел нахально, не таясь, по главной улице мимо кинотеатра, но никто его не остановил, и ни один милиционер документов у него не потребовал. Так и дошел до дома, где жил Тимохин, поднялся на третий этаж и позвонил.

Тимохин открыл дверь, прошел в комнату, уселся за письменный стол, на котором горела лампа под зеленым абажуром, и погрузился в чтение Уголовного кодекса РСФСР.

— Статью мне подбираете? — спросил Рыскалов.

— Молоко в холодильнике, — не поднимая головы, ответил Тимохин.

— Спасибо! Холодное молочко — это клёво!

— Слушай! — хлопнул обложкой об стол Тимохин. — Давай без этого! «Клёво»! — передразнил он. — Не мальчик из детдома! И вообще, терпеть не могу жаргона!

— Понял, — кивнул Рыскалов и пошел на кухню.

...Утром, собираясь в управление, Тимохин сказал Рыскалову:

— Дверь я на ключ не закрываю. Захочешь выйти — захлопнешь. Но лучше повремени гулять. Могут вызвать.

— Слушаюсь! — отозвался из ванной Рыскалов. — Гулять у меня особой охоты нет. Посижу дома.

— Вот и отлично! — Тимохин вышел и захлопнул за собой дверь.

Генерал его вызвал, как только Тимохин появился в управлении.

— Успешно съездил? — спросил он Тимохина. — Могу я в Москву докладывать о прекращении розыска?

— Так точно, можете, — остался стоять у дверей кабинета Тимохин.

— Проходи, садись, — кивнул на кресло у стола генерал. — Ну и где же твой подопечный? В изоляторе или уже в пересылке?

— Дома он у меня сидит, — ответил Тимохин.

— Как это — дома?! — не понял генерал. — Шутки шутишь?

— Вполне серьезно, — встал с кресла Тимохин. — Нельзя его в камеру.

— Это почему же? — Генерал снял и снова надел очки. — Что он у тебя такой за особенный?

— Особенный, товарищ генерал. Сам впервые с таким случаем сталкиваюсь.

И Тимохин доложил всю историю Рыскалова. Разговаривали они долго. Потом генерал вызвал помощника и приказал доставить Рыскалова в управление. Того привезли быстро, в кабинет генерала он вошел вместе с помощником; но тот тут же вернулся в приемную, а вслед за ним из генеральского кабинета вышел и Тимохин. В приемной он сначала сидел, потом стоял у окна, ждал, выйдет ли Рыскалов из кабинета или генерал, через помощника, вызовет конвойных и отправит Рыскалова в изолятор. Могло быть и так. Вернее, должно было быть так! Но Рыскалов вышел один, бледный, с красными пятнами на лице, и дрогнувшим голосом сказал Тимохину:

— Вас просят зайти.

Тимохин поспешно прошел в кабинет, а помощник генерала налил в стакан воды из графина, стоящего на столике в углу приемной, и подал его Рыскалову:

— Выпей.

Рыскалов залпом выпил воду и охрипшим голосом спросил:

— Курить тут можно?