Особое назначение

— А он семь лет отсидел. Говорит: «Я там шпане уголовной не кланялся, а тут какого-то зажравшегося чиновника упрашивать. Да пошли они!.. Адреса не повторяю!»

— За что сидел?

— Да все за нее, голубушку, за правду! Он тогда сельским хозяйством в каком-то районе руководил. Отсеялись, а у них зерно семенное осталось. Он и распорядился раздать его колхозникам в счет заработанных трудодней. А его-за хищение госсобственности за решетку. Как это расценивать?

— Формально по закону — правильно! — убежденно сказал Тимохин.

— Да ведь не себе... Людям! Ради правды!

— Правда-то здесь при чем?

— Добро — всегда правда, ложь — всегда зло! Не сочтите за нравоучение, но к этой мысли пришел давно! А он делал добро!

— Закон для всех один.

— Закон, он, конечно, один и для всех обязателен, — согласился с Тимохиным Евгений Георгиевич. — Но люди, за этим законом надзирающие, разные!

— Значит, вы за правдой едете?

— За законной правдой, дорогой! Должна же она где-то быть? Вот говорили: «Москва слезам не верит». И не верила! Жалуйся, не жалуйся — как в прорву! А теперь? Чуть на месте застопорит — куда? В Москву! А почему? Да потому, что сама она столько слез повидала, столько плачевных дел переворошила, что верит она теперь слезам! Местного чинушу никакими слезами не проймешь, будь ты хоть без рук, без ног! А Москва — она теперь настоящим, выстраданным слезам верит! Ну ладно!.. Я по последней — и на боковую!

Евгений Георгиевич выпил, аккуратно сложил оставшуюся снедь в целлофановый мешок, лег на полку, прикрыл лицо газетой и мгновенно захрапел.

Тимохин вышел в коридор, чуть опустил оконную раму и, глотнув свежего воздуха, задумался. Была в словах его попутчика какая-то своя правда, но ему, Тимохину, чуждая. Закон есть закон! Для него это незыблемо! Другое дело, что относятся к этому закону люди по-разному. В этом своя сермяга есть! Все его сослуживцы, да и он сам, к Закону о кооперации и так называемой ИТД — индивидуальной трудовой деятельности — относились, мягко говоря, не очень одобрительно. Попробуй теперь прихвати за спекуляцию или, еще того хуже, за крупное хищение. Деятель этот стал членом кооператива, «отмыл» награбленное и, как говорят, близок локоть, да не укусишь! Как он сказал, этот мелиоратор? Добро — правда, а ложь — зло? Проповедник! Закон наказывает за содеянное зло, выходит, он ложен? Бред!..

За зеленой стеной леса мелькнула голубая полоска — река или озеро? Отзоревать бы с удочкой над этой тихой речкой, послушать, как играет на глубине крупная рыба. Ловлю бычков в море на «самодур» Тимохин презирал, как не признавал, впрочем, и спиннинга, заморских катушек и прочих «пижонских штучек». Удочка, леска, крючок, червяк, на которого обязательно надо поплевать, прежде чем насадить на крючок, закинул и поглядывай на поплавок: не время ли подсекать и выкидывать в лодку крупного окуня или плотву? Потом, если рыбачишь не один, костерок на бережку, уха, рюмка водки, а если один, гордо неси улов на веранду дачного домика, небрежно протягивай жене: «Хочешь — кошке, хочешь — жарь!» Кошке свое, конечно, доставалось, но и жаренка получалась — будь здоров! «Размечтался! — усмехнулся Тимохин. — До отпуска еще ждать и ждать! Недавно приступил к работе!» Потом вдруг представил себе, что приезжает к родителям в деревню, а там и речки уже нет! Одни эти пестициды! Тимохину опять вспомнились дурацкие, как он считал, мысли, которые высказывал его седобородый попутчик: добро, зло, закон, беззаконие... Тимохин отмахнулся от них, как от назойливой мухи, и вернулся в купе. Сосед аппетитно похрапывал. Тимохин тоже прилег и не заметил, как уснул.

...Номер в гостинице был ему забронирован. Тимохин умылся, переоделся, постоял у зеркала, раздумывая, повязывать ли галстук, решил, что придется, — чертыхаясь, повозился с узлом, надел плащ, взял кепку и вышел из номера. От предложенной ему машины он отказался, решил пройтись до Управления приисков пешком. Дома на улицах стояли прочные, многие — старинной уральской постройки. Попадались изящные особнячки и аляповатые купеческие дома с высокими заборами, с калитками, которые отличишь по железному кольцу.

В Управлении приисков секретарша, увидев его удостоверение, метнулась в обитые дерматином двери кабинета и тут же вернулась, оставив двери открытыми, и тем самым как бы предлагая Тимохину войти.

Управляющий встретил его у порога, усадил в кресло в стороне от письменного стола, словно подчеркивая этим, что разговор предстоит доверительный и неофициальный.

— Чай? Кофе? — предложил он.

— Спасибо, завтракал, — отказался Тимохин. — Меня интересует...

— В курсе! — кивнул собеседник. — Первый отдел доложил.

— Оперативно! — покачал головой Тимохин. — Его же просили...

— Служба! — оправдывая своего подчиненного и даже гордясь, сказал управляющий. — Имеем дело с драгметаллом! Как же ему не доложить?

— И какие у вас впечатления?

— О Пояркове?

— Не о вашем же кадровике?!