Осман. Хей, Осман!

Этот кормчий вовсе не был жестоким человеком; и говоря жестокие слова, он горько плакал… И вот кинули жребий. И он выпал моей любимой… И не опишешь словами, что происходило далее. Корабль бился в бурных волнах. Любимая моя припадала к моей груди. Я обнимал её так крепко, что не было возможности ни у кого вообразить себе объятие более крепкое. Моряки, которых эта страшная буря совершенно лишила самообладания, рвали что было сил девушку из моих рук, чтобы бросить её в море, в бушующее море, принести в жертву жестокому языческому богу Посейдону! Но и я словно бы лишился разума! Я сжимал девушку в своих объятиях с такою силой, что её так и не смогли оторвать от меня! И нас бросили вместе в море бушующее… И не помню, что произошло затем. Помню лишь гул, страшный гул, и беспамятство. Вернее, беспамятства я как раз и не помню… Судьба сохранила меня. Для того, должно быть, чтобы я постом и молитвою искупал свои грехи в этом святом месте, в монастыре святого Михаила… Я помню, как я пришёл в себя на твёрдой земле, на берегу. Тело моё превратилось, казалось, в одну сплошную боль. Солнце жгло мои воспалённые веки. А море, успокоенное, плескалось тихо и кротко… И вы, должно быть, полагаете, будто я очнулся в одиночестве, будто свирепые волны унесли мою любимую, вырвали её из моих объятий… О, если бы это было так, я был бы тогда почти счастлив!.. Но нет, любимая моя была здесь, со мной. По-прежнему я сжимал её в своих объятиях. Даже буйство морских волн не смогло разлучить нас!.. Я подумал, было, что она лишилась чувств. Я хотел привести её в сознание. Руки мои занемевшие разжались наконец-то. Любимая моя лежала передо мной, простёртая на песке прибрежном, согретом солнцем. Тело её было холодным. И тщетно пытался я привести её в чувство. Любимая моя была мертва. И нет, не свирепство морских волн убило её. Это мои объятия задушили её невольно, лишили её жизни!.. Что сталось со мною тогда, если бы вы знали! Я хотел и себя лишить жизни, хотел кинуться в море и утонуть. Но ведь наша вера запрещает нам самоубийство! — «И нам запрещает самоубийство наша вера!» — подумал Осман, но не произнёс ни слова, настолько потрясал его этот рассказ монаха. А Василис-Эвтихиос продолжал: — Я сидел на берегу, неотрывно глядя на мёртвое тело моей любимой. Потом пришли люди. Я всё рассказал им и просил отвезти меня вместе с мёртвым телом недалеко, назад на Родос. Вняли моей мольбе и отвезли нас, меня, живого, и мою любимую, мёртвую, назад, на наш остров, в отечество наше. Я нарочно не стал скрываться от её родителей и братьев. Любимую мою погребли. А меня её отец и братья избили жестоко. Уже все на острове знали о бегстве девушки со мной. Семья её была опозорена. Меня отвели в суд и судили. Присудили меня к тюремному заточению. Много лет провёл я в тюрьме. Потом захватили наш остров франкские воины. Они освободили из тюрьмы многих заточенников, и меня в том числе. Выучил я наречия франков и тюрок, служил толмачом в разных войсках, и у франков, и у греков, и у тюркских султанов… Я скопил кое-какие деньги и мог бы купить дом и привести в свой дом супругу. Но я не хотел иметь свой дом, не хотел жениться и иметь детей. Овладело моей душой устремление к Богу. Стал я бродить по храмам и монастырям, предавался молитвам и посту. И наконец я постиг цель моего жизненного пути, она мне открылась. Я понял, что должен уйти в монастырь. И вот я пришёл сюда, к отцу Николаосу; я открылся ему. И он принял меня послушником, а затем — великая радость! — я был пострижен!.. Здесь, в этой обители, я буду молиться и Поститься весь тот жизненный срок, который мне ещё осталось провести на грешной земле. Здесь я умру и погребут моё тело на кладбище монастыря!..[190]

Василис замолчал.

Осман, взбудораженный его рассказом, чувствовал смятение мыслей, и, сам того не замечая, катал перед собой по белой скатерти маленькую тёмно-зелёную оливку…

«О, Аллах! — думалось Осману. — Сколько бедствий принесло этому человеку море! Почему же он продолжает любить море? Почему он думает, что море — самое чудесное, что есть на свете? А благочестие этого человека, его устремление к Богу трогает мою душу… Пусть вера его — неверная вера, но он благороден и благочестив!.. И если бы я потерял любимую… Существуют ли у правоверных обители, подобные обителям неверных?.. Надо спросить об этом отца!.. Если бы у меня была любимая!..»

Осман и сам не знал теперь, чего ему желается, хочется более, чтобы у него была любимая, милая его сердцу, или же — уйти от мира, спасаться в молитве…