Осман. Хей, Осман!

— Не таись от меня, — тихо проговорил Осман и, схватив руку Михала, быстро пожал. — Я знаю, о чём ты подумал, о чём вспомнил. Да, это так и есть! Мы с тобой совершили множество жестокостей случайных и много вынужденных, но таких жестокостей, как в этих песнях, таких жестокостей ради жестокости мы с тобой не совершали… Но я знаю, — Осман говорил с воодушевлением, тихим, но явственным, — я знаю, эти люди тоже будут нашими, их дети и внуки будут служить верно и преданно моим потомкам!.. Я это знаю!..

Кругом велись тихие и громкие беседные речи, раздавались внезапные громкие голоса. Несколько голосов молодых мужских вновь затянули песню:

Мирjано, oj Мирjано,
имаш чарне очи, Мирjано!
Даj да ги пиjем jа,
даj, Мирjано, даj, даj!..[319]

Снова замолчали Осман и Михал, слушали новую песню, песню о прекрасных глазах красавицы Мирьяны; любовник страстный хочет пить глаза эти губами своими… Эх! Страшная жестокая любовь!..

Осман и Михал оставались в селении сербов ещё несколько дней. Болезнь не являлась более среди людей. Осман сказал сельчанам, что болезнь эта — не заразная:

— Тела умерших не раздулись, лица — не почернели. Эта болесть — не зараза…

Впрочем, в селе стали полагать, что именно присутствие Османа прекратило болезнь… В село прискакал посланный из поезда. Люди, сыновья Османа и Михала, не двигались в путь, ожидали возвращения своих отцов и повелителей. Осман сказал посланному, что спустя день выедет из села:

— А вы все отправляйтесь в дорогу. Мы с Михалом нагоним вас!..

И спустя день Осман и Михал покинули это село, провожаемые благословениями… Они ехали рядом, на хороших конях своих, как езжали множество раз в своей жизни. Вдали завиднелся поезд. Кто-то из поезда обернулся на близящийся топот копытный и, увидев Османа и Михала, издал радостный крик! Все тотчас остановились, ожидая… Но Осман и Михал, улыбающиеся, ехали, не поспешая…

Продолжали беседу о сербах.

— Конечно, эти люди обручнеют и сделаются верными и дельными нашими людьми, — говорил Михал. — Но когда это произойдёт?..

— Это произойдёт непременно, — отвечал Осман с обычным своим спокойствием. — Я знаю и верю, эти люди воспримут правую веру и будут в ней ревностны…

Они подъехали к поезду и весело присоединились к своим спутникам…

* * *

Возвратившись в Йенишехир, Осман собрал очередной совет. Он разглядывал сидевших перед ним… Давние его сподвижники ещё заплетали волосы в косы, носили войлочные шапки; но многие помоложе уже не имели кос и украшали головы тюрбанами затейливыми зелёного и алого шелка…

Осман вновь и вновь говорил о том, что следует строить крепости и ставить в крепостях новопостроенных гарнизоны…

— И смотрите, берегитесь моего гнева! Селян и ремесленников, болгар, греков и прочих неверных, не обижать! Мы должны быть разумны. Эти неверные должны знать нашу силу, но должны и сознавать ясно нашу справедливость! Нельзя допускать нам подлой жестокости. Справедливость — адалет — вот наше знамя, наш стяг!.. Если мы допускаем жестокие наказания, то наказываем лишь тех, кто заслужил подобное наказание!..

И на землях Османовых все узнали силу справедливости. Тех неверных, которые перешли на сторону Османа, никто не притеснял, никто из людей Османовых не звал «врагами правой веры»; никто не смел бросить в лицо неверному подданному оскорбление, сказать ему: «Ты — диндушман — враг правой веры!»… И все неверные приветствовали Османа и при виде его становились перед ним диван-чапраз — со скрещёнными руками — в готовности служить и услуживать ему…

Греческие и болгарские крестьяне хотели быть воинами Османа. Все хотели видеть, лицезреть Османа. Однако же и его сын-первенец Орхан уже давно сделался известен как храбрый и искусный в деле воинском полководец; как разумный представитель своего отца, продолжающий его начинания; как человек мужественный, справедливый, творящий добро… Он предложил Осману собрать большой сход неверных:

— Пусть болгары, греки и прочие соберутся на большом лугу вблизи от Йенишехира. Пусть соберутся выборные от всех их деревень и городов… — И Орхан Гази рассказал отцу задуманное…

Осман одобрил его замысел:

— Аферим! Аферим! Хорошее ты задумал. Но объявишь это людям ты, а не я. Мой путь — уже ведёт меня прочь от жизни на земле; твой путь ведёт тебя в жизнь на земле, среди людей! И не говори, что тебя пугает моя смерть, не произноси излишних слов! Я знаю, что ты — мой самый верный подданный. Я люблю тебя во много раз больше, нежели остальных моих сыновей; но я говорю тебе это в первый и последний раз! Никогда не забывай о справедливости! Адалет — справедливость, правосудие — вот наше знамя, вот наш стяг!..

Орхан поклонился, поцеловал руку отца, уже старческую руку, жилистую старчески тыльную сторону смуглой ладони…

На сходе все дружно кричали, говорили, что хотят быть людьми Османа. Поднялся Осман на возвышение. Он опирался на посох, на простую деревянную палку. Последнее время он всё чаще слышал, чуял боль и слабость в ногах. Но голос его оставался зычным, громким: