Осман. Хей, Осман!

— И ты ступай, брат Михал, отдохни! Быть может, тебе ещё придётся оставаться у постели немощного умирающего немалое время!..

Когда Михал ушёл с музыкантами, Осман велел рассказчику начинать; и тот начал говорить историю страстной любви Гарыпа и Шасенем. Осман внимательно слушал…

Звучали слова Гарыпа:

Кадыр алла гарыплага салмаса,
Йыглама, Сенем гыз, гитсем гелермен.
Ажал етип, пейманамыз долмаса,
Йыглама, Сенем гыз, гитсем гелермен.

Если чужбина мне Богом не суждена,
Не плачь, Сенем, родная, я вернусь.
Если час смерти моей не наступит,
Не плачь, Сенем родная, я вернусь.

И звучали слова ответа красавицы Шасенем:

Мундан гидер болсан, Халап-Ширвана,
Бар, Гарыбым, саглык, билен гелгей сен.
Сени табшырмышам кадыр субхана,
Бар, Гарыбым, саглак билен гелгей сен.

Если тебе хочется в Халап-Ширван,
Отправляйся, мой Гарып, и возвращайся здоровым.
Да поможет тебе всевышний Бог,
Отправляйся, мой Гарып, и возвращайся здоровым…[320]

Осман долго слушал, затем отпустил сказочника, которому щедро заплатили. Осман велел слуге призвать Михала Гази.

— Что, брат Михал? Я вижу в твоих глазах одно желание, ты хочешь, чтобы лекари вошли сюда. Но потерпи ещё немного… Садись рядом!..

Михал послушно сел.

— Я сейчас слушал историю Гарыпа и Шасенем, — заговорил Осман, — слыхал ты о них? Это хорошая сказка!..

— Не припомню, — отвечал Михал честно.

— Вот, не припоминаешь, и, может, и не слышал… И знаешь ли, что удивило меня сейчас? Я мог бы удивиться уже давно, я мог бы всю свою жизнь удивляться! Но удивился я только сейчас! Ты подумай! Сейчас я слышал из уст рассказчика слова одного из тюркских наречий; не на этом наречии говорили мои отец и мать, мои покойные братья; но всё же я понимаю это наречие. Я понимаю наречия болгар и сербов, есть сходство меж этими наречиями. Чудно ведь это!

— Чудно! — согласился Михал. — Я понимаю все греческие наречия, но они очень-очень похожи…

Осман задумался, оба молчали. Михал увидел, как на глаза Османа навернулись слёзы; старческие слёзы, от которых набухают краснотой запавшие в морщины глаза…

— Ты навестил свою жену? — вдруг спросил Осман. — Мы с тобой ведь родные, я могу спросить тебя и о твоей жене!..

— Ещё нет, не был я дома, не побывал, — произнёс Михал сдержанно. — Она знает о моём приезде…

— Сегодня побываешь дома! А Мальхун Хатун знает ли, что я здесь?

— Да.

— Что она говорит?

— Посылает своих служанок, чтобы спрашивали, когда тебе угодно будет позвать её.

— Мне угодно! — Осман усмехнулся, покривив рот, также запавший, потому что уже недоставало многих зубов. — Мне угодно! Пошли слугу в её покои; пусть передадут ей, что мне угодно видеть её, и скорее. Скорее вели передать ей и пусть скорее появляется здесь она…

Михал послал за Мальхун Хатун.

— Иди, сказал ему Осман, — иди в свой дом, отдыхай. Но когда отдохнёшь достаточно, приходи снова ко мне; хочу видеть тебя!..

Михал, наклонившись, попытался поцеловать руку султана Гази, но Осман отдёрнул руку и приказал:

— Целуй в губы, умирающих так целуют!

И Михал без возражений поцеловал крепко Османа в губы…

Осман представлял себе Мальхун, как она идёт сейчас к нему в сопровождении своей женской свиты… Но растворилась дверь — обе створки — вступила Мальхун, тучная, старая. Но лицо её не было сморщено жалостью; глаза её вдруг засияли радостной любовью. Осман протянул руки. Она села подле него, близко. Он обнял её одной рукой, запрокинул её на подушки и целовал её лицо… Затем отпустил; сам откинулся на подушки, закрыл глаза. Ни слова не сказали друг другу. Осман снова раскрыл глаза, посмотрел на жену.

— Позволь мне оставаться в комнате поблизости, — попросила Мальхун…

Он понимал, что и она боится его смерти. Она не хочет его смерти! О Аллах! Сколько людей хочет видеть его живым, а не мёртвым!.. А Мальхун боится уйти к себе, как будто в её силах не пустить к нему смерть!..

— Оставайся, — сказал он. — Распорядись! Хорошо устройся!.. А теперь иди, я хочу побыть один!..

Она поклонилась ему с неожиданной для тучной женщины лёгкостью и вышла, затворив дверь…

Приехал верный Михал, снова просил у Османа дозволения привести лекарей.

— Да веди их, веди сюда! — Осман хотел было махнуть рукой, но раздумал, отказался от излишнего жеста, решил беречь силы; знал, что силы ему ещё понадобятся…

— Веди, веди греков! — ворчал Осман. — И смотри, смотри! Видишь, я не такой, как тесть мой покойный, шейх Эдебали! Он бы никогда не согласился лечиться у христиан!.. А для меня все люди моих земель — мои подданные…