Ослы

Она быстро лягнула обеими задними ногами, но я уже был слишком опытен, чтобы меня можно было захватить врасплох. Я ударил ее палкой, затем замахнулся на голову второго осла, который теперь стоял со сверкающими глазами на расстоянии каких-нибудь двух шагов. Он уклонился от удара и медленно побрел вверх по полянке, а Бланшетта следовала за ним, насколько позволяла веревка.

Я пролез под веревку и начал вторую атаку, осел повторил свой предыдущий маневр. Тогда я остановился и решил применить более хитроумные методы… Мне пришлось простоять некоторое время совершенно неподвижно; когда же, наконец, заманиваемый чувством предполагаемой безопасности, вновь пришедший двинулся вперед, я направил на него свет фонаря и ударил изо всех сил.

Что затем случилось, мне не вполне ясно. Палка попала в цель, — это я ясно помню. Животное побежало — и это я помню, — но в каком направлении оно убежало, не знаю, так как Бланшетта, пытавшаяся последовать за ним, поскакала быстрым галопом по единственному доступному ей пути, т. е. по кругу, центром которого было дерево, а радиусом веревка. Веревка эта подцепила меня сзади как раз под колени и сбила с ног. Фонарь потух. Я кричал и ругался, ползая по земле в надежде отыскать его, но Бланшетта совершенно игнорировала меня.

Упорствуя в тщетных попытках достигнуть своего злосчастного поклонника, она продолжала скакать кругом дерева; в ту самую минуту, когда я снова поднимался на ноги, веревка во второй раз подцепила меня и откинула в сторону.

При каждом обороте веревка становилась все короче, пока, наконец, Бланшетта не обмотала ее всю вокруг дерева. Тогда она, наконец остановилась, пыхтя и храпя, словно паровоз, и поскакала в обратном направлении.

Вскочив на ноги, я с отчаянным усилием выскочил из этого предательского круга. Затем безнадежно уселся на мокрую траву, чтобы постараться притти в себя.

До меня донеслись тревожные крики Билли, спрашивавшей, что случилось со мною. Я старался успокоить ее, сказав, что Бланшетта очень беспокойна, и просил не подходить.

Я снова встал и, направляясь на голос жены, — даже огня невозможно было рассмотреть сквозь туман, — стал пробираться к палатке. Бланшетта остановилась, но я слышал звук ее хриплого дыхания на противоположной стороне лужайки. Слышал я также звук дыхания другого осла. Животное это, очевидно, так и не ушло. Судя по звукам, ослы опять терлись носами.

Я споткнулся о камень, нащупал его и поднял. Это был превосходный камень. Изо всех оставшихся у меня сил я швырнул его в том направлении, где по моему расчету находились оба осла.

Но полагаться на акустические условия тумана рискованно. Послышался страшный звон и треск, — звон бьющейся посуды, — затем громкий крик Билли.

— Ах, что же ты делаешь! Ты перебил все чашки и чуть не убил меня. Да вернись же, наконец. Ты совершеннейший дурак!

Полагаю, что это замечание было совершенно верно, но Билли не к чему было говорить мне об этом. Я, наконец, добрался до нее, вполз в палатку и стащил свои мокрые одежды.

Мы поболтали некоторое время — собственно, больше говорила Билли. Затем я откинулся на футляр банджо и закрыл глаза. Почему-то я чувствовал себя утомленным.

VIII. Прощание с Бланшеттой

Всю ночь дождь не переставал, однако, когда я проснулся на рассвете, костер наш все еще продолжал тлеть. Я раздул огонь, прибавил топлива и поставил кипятить воду для кофе. Затем я отправился к Бланшетте.

Осел, наконец, ушел, не знаю куда. Бланшетта сунула свою покрытую росою морду мне подмышку и так жалобно закашляла, что я простил ей все ее проделки и принес ей ведро овса. Электрический фонарь, который она выбила у меня из рук, оказался в кусте вереска. Судя по виду, он вряд ли был пригоден для дальнейшей службы, и я оставил его, где нашел, вместе со своей соломенной шляпой, носившей слишком уж явные следы своего столкновения с копытом.

Мы позавтракали, запрягли Бланшетту и отправились дальше.

Как только мы выехали из-под защиты рощи, мы снова подверглись всем ужасам непогоды.

Ветер, задерживаемый горами и налетавший жестокими порывами, дул со всех сторон, а дождь чередовался с изморозью и градом.

Чтобы облегчить Бланшетту, мы шли пешком, подталкивая экипаж. Ослица наша чувствовала себя такой несчастной, что не желала даже раскрыть глаз, и только обнюхивала дорогу, низко опустив голову. Мне не было нужды подгонять ее; она не хуже нас понимала, что в движении лежала единственная надежда на спасение от холода.

Наконец, однако, мы все же добрались до конца плоскогорья и увидели под собой долину Аррекса. Само местечко Аррекс лежало, казалось, у самых наших ног, но нам оставалось до него еще добрых шесть миль. Какой это был ужасный спуск! Мне все время приходилось поддерживать голову Бланшетты, чтобы она не споткнулась, и по временам налетавшие на нас порывы ветра были так сильны, что нам приходилось прижиматься к склону горы, окаймляющему дорогу, чтобы нас не унесло.

Чтобы облегчить Бланшетту, мы шли пешком, подталкивая экипаж.